Пилигрим в море: обречённые на бесконечность

В притче «Пилигрим в море» П. Лагерквист вновь обращается к образу Агасфера – вечного скитальца (на этот раз носящего библейское имя Товий), который никак не может найти себе ни пристанища, ни покоя. На этот раз он оказывается на корабле с очень сомнительной репутацией. Его цель – попасть на Святую Землю, в этом он видит единственное спасение.
Это произведение представляет собой большой интерес с точки зрения изучаемой темы. На наш взгляд, его структура включает в себя несколько хронотопов. Первый – хронотоп корабля – замкнутый локус. Второй – хронотоп моря – бескрайний топос:
Третий – хронотоп корабля с паломниками. Его путь пересекается с первым кораблём. Далее следует отметить идиллические хронотопы острова и Святой Земли (последний лишь маячит в перспективе).
Первый корабль сопоставим с образом корабля дураков, созданных С. Брантом в его одноимённой поэме или на знаменитом масштабном полотне И. Босха. Это, без сомнения, мифопоэтический образ, реализующий в метафорическом контексте модель общества, потерявшего ориентиры.
Несмотря на это обстоятельство, на множество аллюзивных связей, хронотоп корабля нельзя назвать исключительно мифологическим. Как это часто бывает у Лагерквиста, в нём можно обнаружить несколько примесей. На наш взгляд, здесь доминирует авантюрно-бытовой хронотоп, поскольку показан жизненный путь героя, который имеет реальную цель в реальном странствовании, но происходит всё это в метафорическом обрамлении: «Он лежал на нарах в кубрике, скрестив руки на своей мятежной груди, а в душе его воцарилось неведомое ему прежде чувство мира и покоя».
Окружающая обстановка никак не даёт оснований для умиротворения, но, тем не менее, в атмосфере присутствует нечто большее, что даёт повод для подобного настроения: «Хотя во мраке за бортом неистовствовали волны и буря и он понимал, что этот корабль всего лишь старая жалкая посудина, что экипаж его – ненадёжный сброд, он все равно чувствовал себя на удивление уверенно и всецело предался во власть им и разбушевавшимся стихиям».
Герой чувствует себя уверенно не только потому, что его обнадёживает итог его путешествия, но и потому, что корабль обладает ирреальными свойствами, и он это чувствует

. Подтверждением тому являются слова его собеседника, который утверждает, что судно способно справиться с любой непогодой, с любыми капризами моря.
Жизнь на корабле разнообразна, как и в реальности. Однако основной упор делается на неблагополучие команды, их взаимоотношений. Это разнообразие достигается и разнообразием возникающих в нём хронотопов. Так, в одном из эпизодов отмечается «вторжение» раблезианского хронотопа: «Великан поглощал неимоверные количества еды. Он вкладывал громадные куски в свою могучую пасть и заливал их огромным количеством вина. Казалось, он ел и пил всем своим телом; и тот, кто видел его за едой, мог догадаться, откуда у него такие неизмеримые мышцы и откуда черпает он свои силы, как он стал таким, каким он был, и как он мог оставаться таким».
Этим приёмом писатель отдаёт дань средневековой поэтике карнавала, описывая уродливую внешность обитателей корабля, их асоциальные поступки. На их примере он показывает падение человека, общий упадок социума, которые находятся в пучине жизни без всякой цели, без ориентира, без Бога, и лишь преданность морю помогает им выжить.
Топос моря играет очень важную роль. Само море персонифицировано, одухотворено. Оно обладает разумом, вселенскими познаниями и решает, кому можно плыть дальше, а кому не суждено этого сделать. По какой-то причине оно благоволит к неблагополучному кораблю и не топит другой, внешне идеальный корабль с паломниками