Оригинальный проект «экспериментальной метафизики» в книге Бруно Латура развивается «Политика природы»

Введение
В книге популярного французского философа Бруно Латура развивается оригинальный проект «экспериментальной метафизики». Ее первостепенной целью считается выработка новейшей концепции политической экологии, которая помогает совмещать научные практики с демократическим процессом принятия решений, что обязывает одновременного пересмотра нескольких фундаментальных для западной философии определений логоса, фюсиса и полиса.
Основываясь на разработки в сфере социологии наук, сравнительной антропологии, политической философии, а также на принципиально обновленное осмысление практики экологических движений. Латур предлагает внедрить программу построения «общего мира», в котором нечеловеческие акторы принимают участие на равных с гражданами.
"Политика природы" Б.Латура
В основном центре внимания публикации – развивающаяся за последний промежуток времени идеологическая установка политической природы экологии, порождаемая движения, которые стараются воздвигать в качестве основного политического принципа заботу об окружающей среде.
В практике данных движений можно наблюдать застой, и Б. Латур желает разбираться в самой идеологической установке политической экологии, чтобы определить причину подобного исхода. В процедуре данного исследования определяется, что политическая экология вследствие непроработанной теоретической основы заблуждается относительно собственной настоящей деятельности. Забота о природе на самом деле не будет входить в область ее компетенции по множествам причин.
Первоначальная причина состоит в том, что политика не способна защищать интересы природы, так как первоначально сформирована для защиты интересов человека и именно его полагает субъектом.
Она способна защищать природу, лишь наделяя ее субъективными качествами и естественными правам, которые раньше принадлежали только человеку: это приводит к абсурду.
Вторая причина – политическая экология говорит о реальных интересах природы и природу саму по себе в виде явления, которое доступно прямому пониманию человека, тогда как на самом деле она имеет дело только с научной интерпретацией феномена природы.
Из-за этого разговоры о глобальных природных кризисных ситуацях всегда субъективны, касаются частностей и не обладают под собой настоящими основаниями. Значимость политической экологии заключается в том, что она определяет контраст между ясными, четко определенными научными определениями и непредсказуемыми, которые выходят за границы данных определений явлениями реального мира во всей их трудной внутренней взаимосвязи.
Процесс поступательного научного убеждения, который опирается на все или несколько из пяти описываемых факторов убедительности, оканчивается возникновением нерефлексируемой повседневной веры, такой, которая будет заставлять нас отодвигаться в метро от натужного кашляющего рядом соседа.
Есть также еще одна разновидность научного убеждения, которое практикуют ученые. Латур полагает, что вера в факт – это итог риторического убеждения граждан в том, что их не убеждали.
Именно с данной верой он и желал бы бороться: факт – итог удачного убеждения всех, и тут нечего стыдиться, и скрывать. Убеждать каждого в том, что не было постепенного прогресса убедительности научного предположения, а просто в единственный момент открывали то, что лежало под солнцем или в глубинах материи – соответственно, скрывать истину того, как действует наука.
В противоборство за данную истину Латур применяет каждый рецепт, который он почерпывает из исследований практики прогрессирующей убедительности естественных наук. Именно за это его реально называть «новым позитивистом».
Как и позитивисты прошлого, Латур старается в общественных науках повторить успехи естественных наук, лишь делает он это, не копируя то, что естественные науки повествуют нам о собственной практике, а копируя то, что он посмотрел в лабораториях и в полевых экспедициях.
По Латуру, между высказывающими и убеждающими практиками естественных и общественных наук нет разницы: «Не имеется несколько методов доказывать и убеждать». К примеру, в послесловии к собственной книге Латур четко обозначает те достаточно примитивные «записывающие устройства», которыми он пользовался в период собственных включенных наблюдений в биологической лаборатории в Сан-Диего

. Это был его дневник наблюдений и графики, которые составляются на основании индекса цитирования статей работников лаборатории.
Вероятно, столь примитивные устройства простительные для первоначальных экспериментов, однако цель их – визуализация того, что совершают ученые – остается главной для Латура и в более поздних трудах. К примеру, критерий удачности книги «Наука в действии» – предоставляет ли она способность постороннему наблюдателю посмотреть, что наука делает на самом деле, задача книги «Политика природы» - делать видимыми опять те аппараты, которые предоставляют способность сказать что-либо о природе.
Убедительность самого Латура основывается на его следовании канонам убедительности ученых.
Таким образом, в первую очередь, он опирается на яркие контрасты между гигиенистами, быстро убежденными пастеровцами, и иными контрольными группами – к примеру, простыми врачами, долго сомневавшимися в Пастере, или военными медиками, все же поддержавшими Пастера.
Он выбирает данные контрольные группы подобно тому, как Пастер в собственных экспериментах опирался на четкие контрасты между контрольными группами животных. Однако, когда Пастера интересовал микроб, чью патогенность или заразность он был способен варьировать, то Латура интересует – он сам об этом старается писать – вариабельность убеждений и убеждаемости разных групп.
Также сила утверждений Латура исходит из того, что он будет опираться на несколько обычных определений – сеть, испытание сил, через которые он поясняет все вариации в убедительности одних утверждений и неубедительности иных.
К примеру, он поясняет сравнительную силу ученых и слабость политиков тем, что первые делают утверждения о состоянии дел после того, как тщательно готовили сеть компонентов эксперимента и потом просто продлили – переносили ее в публичное пространство.
Они представляют личные убеждения на суд более обширной публики, но после того, как делали миллионы мелких ошибочных решений в лаборатории, исправляли ошибки и репетировали предсказуемый итог в пределах устоявшейся сети.
Политик же должен публично заявлять все решения о том, какую сеть связей он формирует, на которого он опирается и с кем он будет выстраивать союзы, зачастую – до любой проверки их на публике.
Он не способен изначально дома надежно отрепетировать формирование значимых для него союзов. Из-за этого его ошибки понятны всем и сразу. Через обычное определение сети Латур лаконично поясняет и довольно огромную вариацию явлений научной жизни.
Также Латур старается удорожить для потенциальных соперников труд по производству правдоподобного утверждения, которое бы оспаривало его утверждения. Он старается применять веру читателя в проверенность и надежность говорящего – тем самым увеличить убедительность собственного утверждения.
Тексты Латура выверены риторически, воспроизводив и зачастую превосходя риторическую силу естественонаучных текстов. То есть, как и в текстах физиков и биологов, риторическая сила его утверждений увеличивается благодаря силы сети, на которую он опирается.
Как и трудные технические научные публикации, применяющие громоздкий сносочный аппарат, Латур всегда старается цитировать огромное число источников из различных областей естественного и общественнонаучного знания. Перепроверять его сноски под силу лишь энциклопедисту или человеку, которому специально платят за то, чтобы он делал данную работу.
Задача Латура – за счет приемов и уловок убеждения разбить слепую веру в Новое Время, то есть в научное пояснение, в сведение всего к единственной причине – так как данная вера лиши ослабляет тех, кто мог бы в другом случае переделать существующее.
Стоит отметить, что ученый представляет природу в собственных текстах не как описание или отражение происходящего – а вчитывая единого агента за все примеры видимого сопротивления, который регистрируется в испытании сил. Он предполагает имеющийся новый феномен, от имени которого он говорит, изначально, однако превращает его в бесспорную реальность, в законченное уложение лишь в самый крайний момент