Система образов в произведении А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ»

При анализе образов в произведении А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» мы ориентируемся на выработанные в отечественном литературоведении теоретические подходы. Так, Л.И. Тимофеев дефинирует литературный образ как «конкретную и в то же время обобщенную картину человеческой жизни, созданную при помощи вымысла и имеющую эстетическое значение» [Тимофеев 1976: 48]. Это уже устоявшееся в литературоведческой науке определение словесного художественного образа, который следует отличать от понятия «мотив».
Мотивы литературного произведения принято относить к содержательной стороне того или иного произведения, его образы – к сфере формы [Михайличенко 2009:121]. Так, например, «мотив дороги» может представлять важный элемент содержательной сферы конкретного произведения, тогда как «образ дороги» выражается в конкретных художественных формах того же произведения, это своего рода «словесная картина» [Борисова 2009: 22] изображаемого объекта.
Сразу хочется отметить одну из бросающихся в глаза особенностей произведения «Архипелаг ГУЛАГ», а именно - высочайшую степень метафоризации и символизации его текста, что в совокупности со столь же ярко выраженным стремлением к исторической документальности, фактологизму, достоверности производит весьма неожиданный (при первом прочтении – почти шокирующий) эффект.
Соответственно, выводимые автором образы, притом особенно когда они рассматриваются не по отдельности, именно в системе, зачастую сами приобретают метафорическую функцию. Образу-метафоре, образу-символу принадлежит в «Архипелаге ГУЛАГ» совершенно особая роль. Эта роль настолько значительна, метафора в тексте настолько всепроникающа, что в итоге само произведение уже традиционно воспринимается как единая грандиозная метаметафора, одна из тех немногих, которые вошли в число «главных» символов ХХ века.
В первую очередь это титульный образ – и одновременно титульная метафора - произведения (Т.В. Киреева называет ее «ключевой метафорой» [Киреева 2008: 89]): Главное управление лагерей Советского Союза как «архипелаг», относительно независимая и самодостаточная островная система. «Архипелаг, страна ГУЛАГ имеет свои контуры, просторы, географию: материк Колыма, просто острова, райские острова (шарашки). У него есть свои порты, своя история, дата рождения, писаные и неписаные законы, наконец, свой дух…» [Сухих 2013:25]
С этим базовым образом связан целый конгломерат других образов и метафор, в том числе и также играющих «титульную» роль – уже для отдельных частей или глав книги («Корабли архипелага», «Порты архипелага», «Караваны невольников» и пр.). «Углубляясь в не слишком далекую историю, автор повествует о том, как “Архипелаг возникаетиз моря”, “Архипелаг дает метастазы”, “Архипелаг каменеет”, разъясняет,“На чем стоит Архипелаг”, каковы “Зэки как нация”, описывает “Туземный быт”…» [Сафронов 2012: 49]
Сюда же отнесем и нарочито-сниженные, иронично-презрительные парафразы этого общего образа – такие, кк обозначение его как «канализации» («История нашей канализации»)..
«Почему “архипелаг” – то есть пространство разодранное, неединое? Возможно, отчасти, потому, что дискретность – одно из традиционных свойств мифологического пространства, где действуют не законы и социальные единицы, а боги, герои и интуиции

. Кроме того, клочковатость географическая пересекается здесь с клочковатостью, так сказать, логической: работает большое количество не увязываемых в единое целое законов, указов, юридических институций, в провалах между которыми осуществляется тотальное наказание…» [Курицын 1998:167-168]
Метафорическое значение приобретают, порой весьма неожиданно, самые разнообразные образы. Так, даже собственная болезнь автора, пережитая им в годы неволи, дает повод к глубоким и пронзительным обобщениям. «Мне пришлось носить в себе опухоль с крупный мужской кулак… Но не тем была она ужасна, что давила и смещала смежные органы, страшнее всего было, что она испускала яды и отравляла всё тело.
Так и наша страна постепенно вся была отравлена ядами Архипелага. И избудет ли их когда-нибудь -- Бог весть…»  [Солженицын 1989:99]
Еще на одну особенность мы уже обратили внимние: Солженицын словно стремится обозначить основные, как сказали бы сегодня, «горизонты смыслов» для читателя, лишь приступающего к чтению его произведения. Сразу и почти «в лоб», уже в заголовке, - потрясающий по емкости образ Архипелага, и тут же, в первых же абзацах – еще один образ, определяющий содержание, тональность, общий настрой всего последующего повествования, его горькую иронию и еще более горький сарказм, - образ древнего тритона, который, согласно журнальной заметке, был найден на «полюсе лютости» Колыме, в вечной мерзлоте, и тут же благополучно - и, главное, «охотно» - съеден.
«Мы — сразу поняли. […] Мы поняли потому, что сами были из тех присутствующих, из того единственного на земле могучего племени зэков, которое только и могло охотно съесть тритона…» [Солженицын 1989:7]
Четыре небольших абзац, открывающих грандиозную эпопею, – создают образ такого нечеловеческого, античеловеческого существования, такого привычного, повседневного страдания, что эти несколько десятков слов задают тон всему повествованию, заранее подготавливая читателя к ожидающим его на каждой из сотен страниц потрясениям.
Образ действительно потрясающей силы. Не случайно искусствовед Игорь Сухих в своей книге «Русский канон. Книги XX века» главу, посвященную Солженицыну и «Архипелагу ГУЛАГ», назвал «Сказание о Тритоне»:
«Из этого гротескного, вызывающего не страх и ужас, а горькую усмешку эпизода вырастает интонация книги, ее главные мотивы и художественные принципы…» [Сухих 2013:25]
Еще один сквозной образ, тесно переплетенный с образом рхипелага, – жизнь заключенного как «путь». Этот образ постоянно демонстрирует двоякое «наполнение»: как вполне реальное, конкретное физическое (зэков действительно то и дело куда-то этапируют, перевозят, перетасовывают, одна волна сменяет другую и т.д.: «Вечное движение», называет этот процесс автор), - так и более глубокое, метафизическое: жизнь заключенного – нескончаемый Крестный путь, но от своего новозаветного «прототипа» э тот Крестный путь отличается, как злая пародия, полной бессмысленностью, абсурдностью, абсолютным отсутствием и невозможностью Искупления и Спасения как конечной цели, оправдывающей и объясняющей все страдания…
Путь зэка (и физический путь, и метафизический Путь) имеет собственные «стоянки»; если сопоставлять их с 7 частями «Архипелага», то их, как на пути мистика-суфия, тоже насчитывается семь