Ономастическое пространство поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души»

Ономастическое пространство «Мертвых душ» характерно для гоголевского стиля, ставшего объектом изучения многих отечественных исследователей. Так, антропонимы в прозе Гоголя, каждый со своей стороны, анализировали Андрей Белый, Ю.В. Манн, Ю.Н. Тынянов, Б.М. Эйхенбаум. Эти исследования подтвердили многослойность гоголевской ономастики и сложность перевода его произведений, в том числе, «Мертвых душ», на другие языки. Очевидно, что Гоголь придавал большое значение именованию своих персонажей. В его произведениях много выразительных «говорящих» и удивительных даже для русского читателя имен. «Потребность бесконтрольно излиться звуковым посвистом буйствует эскадроном имен, отчеств, фамилий, которыми Гоголь штурмует нас …» – экспрессивно и точно обозначил гоголевский «антропонимический карнавал» Андрей Белый.
Очевидно, что фамилии Чичикова, Манилова, Коробочки, Ноздрева, Собакевича, Плюшкина можно назвать наиболее известными среди всех онимов классической русской литературы. Все они почти сразу после выхода поэмы в свет приобрели обобщающий смысл и стали нарицательными.
Первый том поэмы включает в себя пять портретных глав, каждая из которых посвящена конкретному человеческому типу, наделенному именем, воспринимающимся как неотъемлемая составляющая каждого созданного писателем образа. Фамилии этих героев – факт гоголевского языка, в котором нет случайных, пустотелых слов. Исследователи языка Гоголя подчеркивают очевидность того, что писатель работал над каждым словом с предельным напряжением, стараясь выбирать самые точные определения, поскольку его, кроме самого изображаемого портрета персонажа и описания предмета или явления, занимали и слова, их обозначающие. Для Гоголя были одинаково важны и звучание слова, и его семантика. Писатель отличался умением играть словом, извлекая из него максимальный художественный эффект. Создавая образы, Гоголь находил такие слова, посредством которых неуловимые и невидимые черты характера раскрывались как бы сами по себе. Сущность образа он начинает раскрывать уже с имени персонажа, делая это не прямо, но завуалировано заключая имя в глубинный художественный контекст. Поэтому имена персонажей Гоголя невозможно «прочитать» сразу. Их «прочтение» может осуществляться в двух планах: реальном и аллегорическом.
В соответствии с этим ведущим в его творчестве художественным принципом – начинать показ персонажа с его имени – Гоголь присваивает главному персонажу фамилию, образованную посредством двойного повтора бессмысленного звукосочетания («чичи»), не имеющего смысла, – Чичиков. Фамилия, таким образом, обозначает суть образа Чичикова, заключающуюся в фиктивности и конформизме: «не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, не слишком тонок, нельзя сказать, чтоб стар, однако же и не так чтобы слишком молод». В портрете Чичикова не показаны ни положительное, ни отрицательное начало, все сколько-нибудь существенные черты личности сводятся к нулю. Имя и отчество Чичикова – Павел Иванович – благозвучное и не эксцентричное, подчеркивает стремление Чичикова слиться с окружающей средой, быть в меру заметным («фрак брусничного цвета с искрой»), но вместе с тем похожим на других («никогда не позволяет себе неблагопристойного слова»). В облике Чичикова переплетены черты церемонной деликатности и грубой физиологии: «умел польстить каждому», «садился наискось», «клал в нос гвоздичку» и др., и в то же время «долго тер мылом щеки, подперши их языком», «высморкался чрезвычайно громко», «выщипнул из носа две волосинки».
Имя персонажа совпадает с именем святого апостола Павла, который первоначально носил имя Савл. Убежденный и яростный гонитель христиан, Савл шел в Дамаск, чтобы уничтожать их. Но на этом пути ему явился Иисус Христос, от этого видения Савл ослеп. Однако, по Божьему указанию был исцелен Ананием, апостолом «из семидесяти». С тех пор, получив имя Павел, он вошел в число двенадцати апостолов, стал одним из вернейших последователей Христа и учителем веры.
Гоголь предполагал столь же резкий разворот в жизни Павла Чичикова: от жулика и авантюриста к праведному гражданину, чему должно было быть посвящено последующее повествование.
Чичиков, вместе с другими персонажами поэмы, должен был воскреснуть душой в её третьем томе. Поэма, по замыслу Гоголя, должна была выстроиться аналогично «Божественной комедии» Данте Алигьери («Ад», «Чистилище», «Рай»). Сам Чичиков должен был выступить как спаситель. Этим объясняется параллель его имени с именем апостола Павла, «приобретающего» иудеев и язычников, чтобы привести их к Христу (ср.: «будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобресть»).
Как и апостол Павел, Чичиков должен был в момент внезапного кризиса из грешника превратиться в праведника и учителя веры. Пока же бричка Чичикова все глубже увязает в грязи, падает, «будто в яму», погружается в ад, где «поместья — круги Дантова ада; владелец каждого более мертв, чем предыдущий». Приобретенные Чичиковым «души» предстают живыми, воплощают талантливость и созидательный дух русского народа, противопоставляются Чичикову, Плюшкину, Собакевичу, «Омертвелая», хоть и живая телесно, Россия помещиков и чиновников, согласно утопии Гоголя, должна была воссоединиться с крестьянской Россией при посредничестве Чичикова. Так высокий замысел Гоголя соединялся с личностной близостью автора и героя.
Чичиков, так же как и Гоголь, – вечный холостяк, не имеющий собственного угла, вынужденный жить в гостиницах, у чужих людей, но мечтающий стать домохозяином и помещиком. Равно как и Гоголю, Чичикову свойствен универсализм интересов, правда, в сниженном, пародийном виде: «…шла ли речь о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания …и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах».
Мемуарист Гоголя Л.И. Арнольди вспоминал об этой черте самого Гоголя: «…не преминул поспорить, говорил свысока, каким-то диктаторским тоном, одни общие места, и не выслушивал опровержений, и вообще показался мне самолюбивым, самонадеянным, гордым и даже неумным человеком. И тогда, и после, так же, как и в этот раз, я замечал в Гоголе странную претензию знать все лучше других».
Арнольди полагает, что авторский способ построения образа персонажа имеет под собой основанием гоголевскую способность «вытаскивать» из собственной души пороки и делать их предметом изображения и осмеяния. Таким образом, Гоголь как бы объективизировал личное и предал его писательскому суду

. Арнольди писал: «Кто знал Гоголя коротко, тот не может не верить его признанию, когда он говорит, что большую часть своих пороков и слабостей он передавал своим героям, осмеивал их в своих повестях и таким образом избавлялся от них навсегда. Гоголь наделяет Чичикова своими пристрастиями, например любовью к сапогам, о чем Арнольди остроумно замечал в мемуарах: «Кто поверит, что этот страстный охотник до сапогов – не кто иной, как сам Гоголь? И он даже нисколько не скрывал этого и признавался в этой слабости, почитая слабостью всякую привычку, всякую излишнюю привязанность к чему бы то ни было».
Фамилия первого помещика, к которому наведывается Чичиков, – Манилов – образована Гоголем от диалектного слова «манила» (то же, что мануйла, маниха, манщик, манильщик). Фамилия имеет обширный спектр толкований: «тот, кто манит (обнадеживает, обещает), но обманывает; тот, кому что-то чудится, мерещится, видится; обманщик, надуватель; льстивый угодник. Отличительная особенность Манилова – неопределенность его характера. Первое впечатление оказывается весьма «манливым», обманчивым, и уже сложившееся суждение: «Какой приятный и добрый человек!», – сменяется решающим, недоуменным восклицанием: «Чорт знает, что такое!»
Расплывчатую сущность Манилова – «ни то ни се» – можно понимать как никчемность, непрактичность, бесхозяйственность, внутренняя пустота, леность мысли и праздная мечтательность. Все это и составляет суть маниловщины как одного из типичных свойств человеческого мира.
Начало духовной и нравственной смерти всегда связано с искушением, с манящей, заманчивой и соблазнительной явью. Любезность и обходительность, сахарная приятность Манилова, его милейшая улыбка и ласковые слова, наконец, бесплатно отданные им Чичикову мертвые души сродни дьявольскому искушению. Фамилия Манилова при более глубоком ее толковании является символом миража и предупреждением Чичикову, сделавшему первый шаг на ложном пути.
Манилов – западник, тяготеющий на словах к просвещенному европейскому образу жизни. Его жена в пансионе учила французский язык, играет на фортепиано, а дети – Фемистоклюс и Алкид – получают домашнее образование. Их имена подчеркивают героические претензии Манилова (Алкид – второе имя Геракла, Фемистокл – вождь афинской демократии), однако алогизм имени Фемистоклюс (имя греческое, а окончание «юс» латинское) высмеивает поверхностность образования русского дворянства, претендующего на европейскость.
Говоря о Манилове, автор восклицает: «Один бог разве мог сказать, какой был характер Манилова». Он добр по натуре, вежлив, обходителен, но всё это приняло у него уродливые формы. Манилов прекраснодушен и сентиментален до приторности. Отношения между людьми представляются ему идиллическими и праздничными. Манилов совершенно не знал жизни, реальность подменялась у него пустой фантазией. Он любил поразмышлять и помечтать, иногда даже о вещах, «полезных для крестьян». Но о действительных нуждах крестьян он не знал и никогда не думал.
Незримо присутствует в «Мертвых душах и образ Наполеона, поскольку действие в поэме происходит «вскоре после достославного изгнания французов». Наполеон воспринимался в России как антихрист, враг рода человеческого, ужасный корсиканский людоед-оборотень. В каждом подозрительном субъекте склонны были видеть переодетого Наполеона. Поэтому и обитатели губернского города NN ищут в облике загадочного, и тем подозрительного для них, Чичикова внешнее сходство с Наполеоном и находят его, заметив, что если «поворотится боком, очень сдается на портрет Наполеона».
Внешнее сходство красноречиво дополняется сутью Чичикова, которую можно назвать «синдромом Наполеона». В понимании личности французского императора в России была и другая сторона, описанная А. С. Пушкиным в «Евгении Онегине»: «Мы все глядим в Наполеоны», что подчеркивает вечную сущность человеческой природы: желание быть или, хотя бы казаться, выше, сильнее, известнее; упорное желание ловить свою «птицу счастья», ждать улыбки судьбы. «Маленький капрал» Наполеон вознесся в одночасье из толпы безвестных, «серых» людей, превратившись во властителя Европы. Кто-то считал этот случай прихотью судьбы, кто склонялся объяснять это сделкой с дьяволом.
Гоголь указывает на «темное и скромное происхождение» Чичикова, в котором жизненные обстоятельства рано воспитали тайное желание выбиться в люди. У него была карьера, «трон», к которому он стремился и для этого не щадил сил и не гнушался никакими средствами. Так же восходил к власти и Наполеон. Однако Чичиков – это всего лишь «наполеончик» (внимание привлекает повторяющееся в фамилии «чи-чик»), маленький и весьма посредственный человечек, обычный авантюрист, способный на паскудное служение животной силе. Недаром Гоголь, во-первых, называет Чичикова Павлом-«малым», а во-вторых, подчеркивает внешнюю неопределенность героя. Во всем – безличность и середина, начисто исключающие наполеоновскую страсть, но вполне достаточные для постепенных мелких накоплений. На выбранном поприще Чичиков внутренне «многолик»; он, умея подойти к каждому в соответствии с его особенностями, тонко рассчитывает ходы и приспосабливает к характеру каждого собеседника соответствующие манеру общения и тон речи. Изображая Чичикова, скупающего мертвые души, Гоголь пародийно показывает восприятие Наполеона «аки дьявола во плоти», обладающего двумя естествами – сатанинским и человеческим – и происходящего от ада и греха.
Сопоставим прочитанное в «Мертвых душах» с рассказами очевидцев встречи Наполеона и Александра I в 1807 году на Немане. При входе в палатку произошла заминка, вызванная тем, кому пройти первому. После долгих уговоров Александр I предложил войти вместе. Дверь была довольно узкая, и государи вынуждены были тесно прижаться друг к другу, чтобы войти одновременно.
Юмор не мешал Гоголю смешивать смешное с горькой иронией, оттенять в смешном серьезное и даже весьма печальное. Писатель создает смеховой эффект уже звучанием фамилии своего персонажа. Вызывающие улыбку звуковые ассоциации индивидуальны у каждого читателя, но непременно связанны с чем-то незначительным. Это затемняет скрытый в лексической основе смысл – «франт, щеголь, модник». Чичиков всегда тщательно выбрит, надушен, напомажен, на нем чистое белье и модное платье «коричневых и красноватых цветов с искрой» или «цвета наваринского дыма с пламенем». Но эта внешняя опрятность, чистота Чичикова контрастны с внутренней грязью приобретателя