«Лагерная проза» XX века

«Лагерная проза» - отдельное и вполне самостоятельное направление, сложившееся в российской литературе ХХ века. Это «явление уникальное не только в русской, но и в мировой литературе. Она порождена напряженным духовным стремлением осмыслить итоги катастрофических для страны событий, свершившихся в ХХ столетии. Отсюда и тот нравственно-философский потенциал, который заключен в книгах бывших узников ГУЛАГа: И. Солоневича, Б. Ширяева, О. Волкова, А. Солженицына, В. Шаламова, А. Жигулина, Л. Бородина и др., чей личный творческий опыт позволил им не только запечатлеть ужасы гулаговских застенков, но и затронуть «вечные» проблемы человеческого существования» [Шнейберг 1995:23-24].
Сущности и содержанию понятий «лагерная проза» или «производственный роман» посвящено значительно меньше академических исследований, чем в отношении большинства других литературных жанров и направлений. Первоначальный термин, которым обозначали лагерную прозу, - «новая проза». Так обозначил ее один из авторов-«лагерников», Варлам Шаламов, в своем эссе «О прозе».
Отдельные авторы, например Ю. В. Малова [Малова 2003: 3], появление даже и самого термин «лагерная проза» возводят к тому же эссе Шаламова – на том основании, что, наряду с понятием «новая проза», он вводит здесь же и понятие «лагерных тем». Такой подход можно считать достаточно обоснованным, поскольку главный признак данного направления литературы – это, конечно, соответствующая тематика произведений. Как отмечал известный советский литературовед Б. В. Томашевский, «система внедрения внелитературного материала в сюжетную схему […] сводится к тому, чтобы внелитературный материал был художественно мотивирован; одним из главных приемов выступает при этом “фабульное использование внелитературного мотива”» [Томашевский 1995; 253]. В качестве подобных мотивов могут выступать, например, социальные проблемы конкретной исторической эпохи; в ХХ веке формируется новое литературное направление, в рамках которого роль «внелитературного мотива», трансформируемого в ведущий мотив литературного произведения, отводится мотиву лагерной жизни.
Термином «новая проза» Шаламов подчеркивал, насколько изменилось в ХХ веке положение не только писателя – но и читателя: узнав про Освенцим и сталинские лагеря, он узнал много нового и страшного о самом человеке и мире, в котором живет этот человек. Потому и художественная проза, литература в целом с необходимостью должны измениться. Нарративность и описательность, доминирование которых было так характерно для большинства произведений всей традиционной литературы, а особенно ее привычный резонерски-дидактический уклон - теперь отходят на второй план, уступая место факту, достоверности, той или иной степени документальности даже в рамках художественного вымысла:
«”Новая проза” - само событие, бой, а не его описание. То есть – документ, прямое участие автора в событиях жизни. Проза, пережитая как документ…» [Шаламов 2005; 153]
Таким образом, провозглашается курс на «литературу факта». Этот термин, провозглашавшийся еще советскими модернистами начала прошлого века, здесь особенно уместен – поскольку в лагерной прозе и собственно «литература», и собственно «факт» выступают как понятия равноценные. Как отмечал С. С. Бойко:
«Когда художественный текст построен на документальной основе, еговосприятие связано с оценкой “литературности” и “документальности”,которые тем самым как бы противопоставлены друг другу. Это мнимоепротиворечие преодолимо […] Тяготение одновременно к каждому из полюсов – “документальности” и “литературности” – отличает ряд новаторских произведений середины ХХ в., в частности «лагерной прозы…» [Бойко 2015:66]
Изначальное тяготение лагерной прозы к реалистическому методу само по себе безусловно, поскольку в основе ее всегда именно максимально реалистическое ее изображение как основы всего повествования, сюжета, поэтики и пр. Однако трудно согласиться с достаточно узким определением, даваемым лагерной прозе: «Под “лагерной прозой” мы понимаем тематическое ответвление (течение) русской художественно-документальной прозы, возникшее в “хрущевскую оттепель”, воспринявшее традиции «каторжной прозы» ХIХ в., […] опирающееся на традиции “этнографического реализма” и жанра путешествия

. По отношению к произведениям этих авторов возможно также употребление термина “очерк – преступление”. “Лагерная проза” представлена в жанрах мемуаров, дневников, записок, воспоминаний, автобиографий…» [Сафронов 2012:49]
Более взвешенным представляется определение, данное Л. С. Стариковой, «лагерная проза – тематическое направлениев русском литературном процессе конца 50-х – 90-х гг. XX века, создающее художественный образ лагеря в творческой рефлексии писателей» [Старикова 2015:169]. Ведь несмотря на действительно высокую важность для лагерной прозы документализма, фактографической основы, она остается, тем не менее, направлением художественной литературы, пусть и со своими особенностями.
Какие же особенности выделяют для этого направления как общие для него характеристики?
М. М. Бахтин определял речевые жанры как «относительно устойчивые типы […] высказываний», вырабатываемых каждой конкретной сферой использования языка. При этом он выделяет такие общие и неразрывно связанные характеристики для конкретных жанров, как «тематическое содержание, стиль и композиционное построение» [Бахтин 1979: 237].
Лагерную прозу не выделяют в отдельный литературный жанр, но и она как литературное направление имеет внутреннее единство, определяемое подобными же характеристиками. «Жанровое разнообразие подобных текстов велико, но у них имеются важные общие свойства. Воссоздается пространство тюремно-лагерного ада, с его приметами, характерными персонажами, ситуациями, конфликтами, со специфическим языком…» [Бойко 2015;66]
В первую очередь следует выделить, конечно, специфику хронотопа: основное место действия произведений данного направления, можно сказать, определяется уже самим его названием. Это – лагеря или тюрьмы, притом что и время действия в большинстве случаев (здесь имеются, конечно, и исключения) также остается достаточно строго определенным – период т.н. сталинских репрессий, шире – от революции 1917 г. до «оттепели» 1960-х.
В случаях, когда это хронотопическое единство нарушается, произведение может существовать уже как бы «на грани» лагерной прозы и других литературных направлений – как это происходит, например, с «Раковым корпусом» и «Матрениным двором» А. И. Солженицына, протагонисты которых – бывшие зэки. (Герой «Ракового корпуса» Костоглотов - ссыльный, как, вероятно, и рассказчик «Матренина двора»).
Отдельные, порой неожиданные, исключения, появляются и в отношении авторства подобных произведений. Изначально как бы само собой подразумевалось, что авторы лагерной прозы – сами «лагерники», то есть заключенные описываемых в их произведениях лагерей. Иногда о них так и говорят: «авторы-лагерники» (например, Ю. В. Малова пишет о «произведениях писателей-“лагерников” А Солженицына, В Шаламова, О Волкова» [Малова 2003:3]), даже не только имея в виду сам факт, что когда-то они были заключенными лагерей, а именно в связи с тем что представляют лагерную прозу – по аналоги с «авторами-деревенщиками», «авторами-производственниками» и т.п.
«Исключением» здесь оказалась проза Сергея Довлатова. В своем цикле рассказов «Зона» Довлатов, пишущий от первого лица, говорит от имени лагерного надзирателя – и в его биографии действительно имеется такой опыт. Здесь присутствуют, однако, существенные отличия: другие вторы лагерной прозы – как правило, политические заключенные, Довлатов же в свой армейский срок служил надзирателем на уголовной «зоне». Здесь можно вспомнить замечание еще одного признанного классика отечественного литературоведения, С. С. Аверинцева: «категория жанра […] подвижна, подвержена принципиальным, идущим до самой сути изменениям, исторически обусловлена» [Аверинцев 1986:104-116]; то же, видимо, еще вернее может относиться к категории литературного направления.
По мнению Б. Н. Юмдылыковой, лагерная проза «уходит своими корнями к “Житию протопопа Аввакума”» [Юмдылыкова 2007: 75-81]. Большинство же исследователей (например, уже упоминавшаяся здесь Ю