Рациональное и иррациональное в образе Китая у К. Бальмонта

Аннотация. В статье рассматриваются особенности изображения Китая в творчестве К.Д. Бальмонта на примере целого ряда стихотворений. Выдвигается гипотеза о доминировании ирреальных черт в образе Китая в лирике К.Д. Бальмонта, что связывается с мыслью о глубинной философской основе жизни и быта этой страны. Стихотворения анализируются как со стилевой, так и смысловой точек зрения. Анализ позволяет сделать вывод, что Китай занимает органичное место в грандиозной картине мира, свойственной творчеству К.Д. Бальмонта.
Abstract. The article discusses the features of the image of China in the creation of K. D. Balmont on the example of a whole range of poems. The hypothesis of the dominance of surreal features in the image of China in the lyrics of K. D. Balmont is put forward, which is associated with the idea of the deep philosophical basis of life and life of this country. Poems are analyzed from both stylistic and semantic points of view. The analysis allows to draw a conclusion that China occupies an organic place in the grandiose picture of the world peculiar to creativity of K. D. Balmont.
Ключевые слова: Китай, образ, реальность, ирреальность, миф, мифология, метафизика, поэзия, метафора.
Key words: China, image, reality, unreality, myth, mythology, metaphysics, poetry, metaphor.
К.Д. Бальмонт (1867 – 1942) принадлежит к числу тех поэтов, чей голос в эпоху Серебряного века прозвучал особенно ярко и индивидуально. Его поэзия, ознаменованная девизом «Будем как солнце», содержит в себе, несмотря на это категоричное утверждение, множество различных аспектов и тем.
Поэту было свойственно целостное восприятие мира. «Что мне больше нравится / В безднах мировых?», – спрашивал он в одноимённом стихотворении [2, с.34], и в этой глобальной картине мира значительное место отведено Китаю.
Интерес поэта к Китаю ознаменовался не только изучением культуры Поднебесной, чтением соответствующей литературы (китайская мифология, история, письменность), но и стихотворчеством на эту тему. По свидетельству К.М. Азадовского, Бальмонт неоднократно обращался к теме Китая в своём творчестве, переживал периоды интереса к нему. Один из таких периодов – 1915 – оказался по-настоящему благотворным в этом отношении [1, с.26]. Сам поэт утверждал, что в китайской культуре он видит «нечто напевное» [Цит. по: 1, с.26]. В результате этого увлечения на свет появились стихотворения, в которых К.Д. Бальмонт переосмысливает мифопоэтику Китая. Рассмотрим это на примере нескольких стихотворений.
В «Пляске атомов» автор вскользь упоминает о Китае:
В чём их цель, в чём их смысл, этих плясок, зачем коловратность бессменная,
Не дознались Индийцы, Китайцы, не ведала мудрая Греция,
И о смысле их шабаша знает надменная мысль современная
Так же мало, как старые песни, наивные песни Лукреция [2, c.41].
Этой сентенции предшествует экспрессивное описание движения атомов при помощи метафоры «пляска», что позволяет передать особенное отношение к описываемому явлению. Лирический герой пребывает одновременно и в восторге, и в недоумении, говоря о том, что постичь загадку вечно движущейся Вселенной не дано никому, в том числе, и китайским мудрецам. В этом отношении он не выделяет Китай из числа остальных стран – Индии и Древней Греции, – которые, несомненно считает мудрыми. Но в данном случае и Китай оказывается бессильным перед вечной, ирреальной загадкой мироздания. Таким образом, в стихотворении «Пляска атомов» Китай предстаёт перед читателем как страна, в образе которой не присутствует метафизических свойств.
Стихотворение «Проклятье человекам» продолжает мысль о непостижимости загадок Вселенной. При этом лирический герой упрекает человечество в том, что они сознательно отказываются от познания мира, предпочитая материальное духовному:
Мы знаем золото лишь в деньгах, с остывшим бледным серебром,
Не понимаем мысли молний, не знаем, что поёт нам гром.
Для нас блистательное Солнце не Бог, несущий жизнь и меч,
А просто жёлтый шар центральный, планет сферическая печь [2, c.44].
Противопоставляя себя всем людям, лирический герой кидает им в лицо обвинение за обвинением. Упрекает он науку – в сухости, в лживости, в отсутствии живой мысли, в неумении воссоздать реалии прошлого. Вот тогда и оживает в бальмонтовских строках грандиозная картина Древнего Китая:
И мы при имени Дракона литературность ощутим: –
Кто он? То Дьявол – иль Созвездье – Китайский символ – смутный дым?
Но, если я скажу, что где-то многосаженный горный склон,
Восколебался, закачался, и двинулся — и был Дракон? [2, c.44]
Первые две строки приведённого четверостишия – отражение неверного, по мнению героя, восприятия Китая, основанного на «литературности», на стереотипах, на неопределённости представлений

. Но всё меняют две последующие строки: они делают «живым» миф о Драконе, превращая его в одухотворённое существо.
Здесь автор использует очень интересные литературные приёмы: гиперболу («многосаженный склон») олицетворение (превращение неживого в живое) и принцип градации, при котором глаголы действия, выбранные по принципу усиления движения, способствовали тому, что мифическое, ирреальное существо превратилось в реальное. Так он подчёркивает ирреальные черты в образе Китая, ссылаясь к самому известному его образу, и в то же время стирает грань между мифическим и бытовым.
Далее в стихотворении говорится о том, что истинные знания вписаны именно в иероглифы. Тем самым автор в метафорическом контексте воспевает мудрость Китая. Очевидно, что в стихотворении сочетаются ирреальные и реальные черты Поднебесной.
Образ дракона/змеи возникает и в стихотворении «Голубая змея». В нём снова обыгрывается тема бесконечности и связывается она именно с этим образом:
Голубая Змея с золотой чешуёй,
Для чего ты волнуешь меня?
Почему ты как Море владеешь Землёй,
И кругом предстаёшь как Эфир мировой,
С бесконечной игрою Огня? [2, c.56]
Благодаря образу Дракона/змеи Китай всюду сопровождает лирического героя. Однако предстаёт он в окружении других мировых цивилизаций, чьи образы волнуют героя:
Я ещё не забыл ни Египет родной,
Ни подсолнечник вечный, Китай.
Ни того, как я в Индии, мучим Судьбой,
Лотос Будды взрастил, мой расцвет голубой,
Чтоб взойти в нетревожимый Рай [2, c.56].
И если Египет для него «родной», то Китай «вечен». И метафора, которую автор употребил здесь по отношению к этой стране («подсолнечник»), относится скорее не к цветку, а к тому месту, которое Китай занимает в «безднах мировых». Он – под солнцем, близко к небесам в духовном отношении, и эта мысль выглядит вполне логично на фоне эпитета «вечный».
О том, что подобное восприятие Китая для Бальмонта устойчивое, подтверждает стихотворение «Высокия судьбы». Воссоздавая в нём мощное и эпическое полотно Восточного мира, он отводит в нём место и Китаю, вновь называя его «подсолнечником»:
И если ты хочешь
  Священных сказаний
О звездных зачатьях, – читай,
  Взглянув на великий
  Подсолнечник мира,
Венчанный драконом Китай [2, c.71].
Для лирического героя этого стихотворения Китая – это соприкосновение с мировыми тайнами, возможность разгадать их. Его ирреальный образ обрастает новыми подробностями – в данном случае, он не «вечный», но великий. Особый штрих в его метафизическом облике дан в последней строке. Китай отмечен печатью дракона, «венчан» им, что придаёт ему особый статус. Следует понимать, что китайская семантика дракона иная, чем европейская. Это – проявление божественного, олицетворение доброго начала ян [3, c.7]. А.Э. Терехов пишет: «…дракон стал своеобразной моделью космоса, воплощающей в себе основные его характеристики» [4, с.93]. Таким образом, можно заметить, что К.Д. Бальмонт склонен к описанию ирреальных сторон Китая.
Однако в стихотворении «Шествия кабарги» он рисует Китай в ином ракурсе, с оригинальной точки зрения. Любящий всё живое, лирический герой Бальмонта объединяет в одно целое пространство четыре крупнейшие точки азиатского региона через образ кабарги – животного, обитающего там:
Ждёт самка. В мире бродят огоньки.
В одном любовном запахе и рае
Сибирь, Китай, Тибет и Гималаи [2, c.80].
Посредством описания фауны Китая, автор дополняет этот образ, проходящий через его лирику, реальными чертами. Вместе с тем он утверждает мысль о вечности любви – через воссоздание картины брачных игр уникальных животных – кабарог, выступающих в данном случае символом продолжения жизни.
В стихотворении «Кругозор» вновь автор запечатлевает эпическую картину мира. Гиперболизированный герой, которому всё по плечу и который нарушает законы времени и пространства, на пути своего следования выделяет, в том числе, и Китай:
Поздней, китайский свой раскрывши зонт,
Земле и Небу выстроил я храмы.
В другой стране восславил имя Брамы.
По кругу весь прошёл я горизонт [2, c.86].
Как поэт-символист, он, в первую очередь, обращается к общеизвестным символам, таким, как зонт, но использует его оригинально, в метафорическом контексте.
Китай в этом стихотворении оказывается особенным, сакральным местом, в которым становится возможным соединить небесное и земное. Здесь подчёркивается религиозная черта Китая, которая импонирует герою