Образ Китая в стихотворениях Валерия Брюсова

Аннотация. В статье рассматриваются особенности воплощения образа Китая в творчестве крупнейшего представителя Серебряного века В.Я. Брюсова на примере его лирики. Выдвигается гипотеза о том, что поэту был присущ не только западнический взгляд на Китай, что является распространённой точкой зрения в российском литературоведении, но и индивидуальное переосмысление культуры Китая. В статье рассматривается ряд стихотворений В.Я. Брюсова, полностью или частично посвящённых Китаю или его символам. Обращение к образу Китаю было вызвано как интересом В.Я. Брюсова к этой стране, так и связи с его концепцией синтеза мировых культур. Значимость темы подчёркивается фактом особого интереса китайской науки к творчеству В.Я. Брюсова.
Abstract. The article consideres the features of the embodiment of the image of China in the work of the largest representative of the Silver Age V. Ya. Bryusov on the example of his lyrics. It is hypothesized that the poet had not only a westernized view of China, which is a common point of view in Russian literary criticism, but also an individual reinterpretation of Chinese culture. The article deals with a number of poems by V. Ya. Bryusov, fully or partially devoted to China or its symbols. The appeal to the image of China was caused by the interest of V. Ya. Bryusov's attitude to this country, and the connection with his concept of synthesis of world cultures. The significance of the topic is emphasized by the fact that Chinese science is particularly interested in the work of V. Ya .Bryusov.
Ключевые слова: Китай, образ, Серебряный век, конфуцианство, мудрость, мифология, культурный символ, метафора.
Key words: China, image, Silver Age, Confucianism, wisdom, mythology, cultural symbol, metaphor.
Поэт и прозаик В.Я. Брюсов (1873 – 1924) относится к числу ярчайших представителей Серебряного века. Он является одним из лидеров символизма. Эту позицию ему позволили занять неординарный талант и своеобразные взгляды на искусство. Свою творческую задачу В. Брюсов видел в том, чтобы «создать поэзию, чуждую жизни, воплотить построения, которые жизнь дать не может» [2, с.24].
Он считал искусство «постижением мира», но не через рассудок, а иным, чувственным путём. Для него искусство было сродни религии, поэтому он полагал, что постижение искусства есть «откровение» [2, с36].
В. Брюсов мечтал о создании всеобъемлющей художественной системы, построенной на «синтезе» всех направлений. Символ, в понимании В. Брюсова, есть универсальная категория, которая позволяет обобщать представления о мире [7, сю162].
Главным в творчестве символистов было поклонение красоте, они стремились к особенно утончённому стилю, наиболее выразительному языку, к необыкновенным образам. Ревнители старой эстетики порицали символистов за отказ от жизненной правды и искажение истины. Но символисты считали реалистический подход к жизни и творчеству ограниченным.
Символисты провозгласили «освобождение литературы и искусства от житейской суеты, политики и исполнения гражданского долга» [5, с18]. Творчество символистов одновременно и раздражало, и притягивало читателей, но, тем не менее, оно стало уникальным явлением в мировой литературе. На первом месте у символистов была личность, её искания, а человечество, народ – всего лишь фон, на котором индивидуум может себя проявить [5, с.30].
В творчестве В.Я. Брюсова сочетались манерность, вычурность, но при этом удивительная музыкальность. В его строках экзальтация и литературные выкрутасы уживались с особой интонационной выразительностью. Он умел тонко передать едва уловимые, мимолётные состояния души человека. Мистические образы, тайные, понятные лишь посвящённым эзотерические символы позволяли поэту отгородиться от раздражающей действительности. Он умел находить точные и верные символы, позволяющие лаконично передать очень глубокую мысль.
Уже один этот факт роднит его с поэзией Китая, которая вся сложена из символов. Однако существует и прямая связь В.Я. Брюсова с Китаем – подобно К.Д. Бальмонту, он создал несколько стихотворений, посвящённых Поднебесной империи. Можно сказать, что обращение русской поэзии к Китаю стало уже литературной традицией.
Интерес русской культуры к Китаю зародился ещё в XVIII веке. На переломе XIX и ХХ столетий он сделался особенно активным. На возникновение в русской поэзии образа Китая повлияли как путешествия и знакомство с соответствующей литературой, так и некоторые работы русских религиозных философов, идеи толстовства [6, c.75].
Среди поэтов, обратившихся к теме Китая в своей поэзии, помимо В.Я. Брюсова, были К.Д. Бальмонт и Н.С. Гумилёв. Первопроходцем в ней был К.Д. Бальмонт, написавший целый ряд своеобразных произведений, в которых создал яркий и многосторонний образ Китая. Удалось это и Н.С. Гумилёву, чей взгляд на Поднебесную тоже оказался очень оригинальным, но этот вопрос заслуживает отдельного исследования.
По мнению Е.А. Осьмининой, которая подробно изучала взаимопроникновение русской и китайской поэзии, только лишь Бальмонту сумел воплотить образ нового Китая в лирике, в то время как Брюсов продолжил традиции его западнического изображения, начатые ещё в XVIII веке [9, с.444]. Автор полагает, что именно это обстоятельство вызывает интерес в китайском цикле В.Я. Брюсова. На наш взгляд, прежде всего, следует искать индивидуальные черты в его восприятии образа Китая. О.Е. Осьминина пришла к выводу о том, что Брюсов «представляет традиционный для своего времени образ Китая, в форме подражает китайской поэтике» [9, c.443]. В нашей статье мы будем искать другие стороны этого направления в поэзии Брюсова.
В 1909 году в творчестве поэта впервые обозначилось китайское направление, когда он писал предисловие к труду «Сны человечества», где употребил название древнее название Китая «Срединное царство», в котором автор планировал охватить всю мировую поэзию. Некоторые исследователи полагают, что Брюсов обратился к китайской теме под влиянием Бальмонта [8, с.281].
Свои опыты он продолжил через несколько лет

. Лишь в 1914 году появляется полноценное стихотворение по данной теме, названное поэтом «Китайские стихи». В этом произведении Брюсов воплотил свой данный замысел, который намечал ещё в «Снах человечества». По его признанию, он заключался в том, чтобы продемонстрировать «образцы всех приёмов», какие только существовали для того, чтобы «выразить лирическое содержание своей души» [2, с.133].
Не научность влекла Брюсова, а возможность передать читателю те чувства, которые испытывались поэтами разных эпох. «Для такой цели подражания – поясняет В.Я. Брюсов, – оригинальные произведения, написанные в духе определённой эпохи, мне представляются более отвечающими цели, нежели стихотворные переводы» [2, с.136]. Таким образом, он выразил свою концепцию, которая сегодня помогает понять смысл «китайских» творений В.Я. Брюсова.
В свете этого высказывания становится очевидным, что поэт стремился передать звучание китайской лирики, используя для этого приём параллелизма:
Твой ум – глубок, что море!
Твой дух – высок, что горы!
Он так варьирует рифмой и ритмикой, чтобы возникало впечатление свободного изложения мысли, при этом прибегая для этой целью и к другим средствам:
Пусть этот чайник ясный,
В час нежный, отразит
Лик женщины прекрасной
И алый цвет ланит.
В частности, он употребляет инверсию («чайник ясный», «женщины прекрасной»), а также русский архаизм «ланиты», чтобы воссоздать дух древности. Не избегает он и использования известных культурных символов Китая (чайник как принадлежность чайной церемонии). Он рисует изящную картину: отражённое в корпусе чайника лицо китайской красавицы. Краски этого изображения отличаются акварельностью и прозрачностью, на что указывают эпитеты «ясный» и «нежный».
Передаёт в этом стихотворении автор и характер китайцев, особенности менталитета:
Все дни — друг на друга похожи;
Так муравьи — одинаково серы.
Знай заветы — работать, чтить старших
и голос божий,
Завяжи узел — труда, почтенья, веры.
Метафорически он рассказывает о трудолюбии нации, используя образ муравья, в нескольких строках запечатлевает принципы учения Конфуция, заключающиеся в культе предков и старших, в постоянном труде. Однако стоит заметить, что называть конфуцианство религией в полном смысле слова не принято, и речь о Боге там не идёт. Поэтому упоминание о «голосе божием» – это, скорее, проявление русского взгляда на жизнь китайцев.
Нельзя не заметить, что лирическому герою такая повседневность кажется однообразной, на что указывает оценочная лексика: «похожи», «одинаково серы». Метафора «завязать узел» также выглядит попыткой передать некоторое ограничение свободы, проявления вольности.
Особенно контрастной этой картина выглядит по сравнению с предыдущей строфой, в которой воспевается женщина и любовь к ней:
Ты мне дороже, чем злато,
Чем добрый взгляд государя;
Будь любви моей рада,
Как кормщик, к брегу причаля [1, c.397].
Лирический герой возносит возлюбленную на самый высокий пьедестал, предпочитая своей любви благосклонность правителя. К этому же он призывает и героиню стихотворения. Этим самым он как будто посягает на древние устои Китая, стремясь доказать, что именно любовь является наивысшей ценностью.
В свете этого пояснения становится очевидным, почему повседневность китайцев, в жизни которой три доминанты: «труд, почтение, вера», кажется ему серыми и однообразными. Объясняется такой взгляд и приверженностью к поэтике символизма, в которой на первом месте стоял человек, его индивидуальность.
Е.А. Осьминина предполагает, что В.Я. Брюсов мог почерпнуть сведения о воззрениях китайцев из «Иллюстрированной всеобщей истории литературы» И. Шерра. Именно там фигурирует самоназвание страны «Срединная империя» и представлены основополагающие принципы жизни: «скромность», «трезвость», «гладкость». И здесь же говорится о «посредственности» и «филистерстве» [8, с.283].
Мог ли В.Я. Брюсов, который создавал гротесковые и фантастические произведения, тяготевший к поэтике Э.Т.А. Гофмана, для которого слово «филистер» входило в число бранных как символ обывательщины [4, с.58], удовлетвориться таким взглядом на жизнь. Ответ очевиден, поэтому в этих строках можно заметить очевидное неприятие подобного образа бытия. В этом и проявляется та индивидуальность воззрения на образ Китая, которую он проявил в своих творческих исканиях в этом направлении.
В творческой концепции В. Брюсова именно творчество являются целью жизни поэта. Он настаивает на том, что основа поэзии – это творческая индивидуальность, заставляющая отвергнуть реальность и развернуться к миру фантазии и воображения [2, с.64]. Явная прагматичность китайской жизни исключала такой подход, не оставляла места для творчества, поэтому автор и прибегает к такой характеристике Китая, жизнь которой ему виделась в образе муравейника, в котором рутина и каждодневный труд лишали поэта его предназначения.
Но всё это не означает, что Брюсов не испытывал интереса к Китаю, не был очарован им. Его пленяют и «китайские шелка» (как в стихотворении «Диадохи»), и красота женщин, и мудрость Китая. Например, в стихотворении «Светоч мысли», чьё название уже красноречиво говорит само за себя, есть такие строки:
Свет приняли – Китай и Индостан,
Края эгейцев и страна Наири… [1, c.643].
Таким образом, автор включает Китай в число тех стран, которые озарила «сияющая Мысль, как «свет в эфире», то есть, в число избранных. И в рассматриваемом нами стихотворении также присутствует эпизод, подчёркивающий мудрость Срединной империи:
Глупец восклицает: «Ломок
Стебель памяти о заслугах!»
Мудрый говорит: «Буду скромен,
И меня прославят речи друга!» [1, c.397].
Эта заключительная строфа отражает диалог глупца и мудреца, в котором торжествует одна из основных китайских добродетелей – скромность. Из контекста следует, что следование этому завету ведёт в бессмертию, поскольку о скромного мудреца будут прославлять другие.
Примечательно, что последняя строфа является отражением первого двустишия, в котором воспевается мудрость именно высокодуховного человека, в связи с чем приведены образы морей и гор.
Существует и другое стихотворение В.Я