Детские поэтессы Серебряного века.

Реферат "Детские поэтессы серебряного века": -Пожарова, Мария Моравская, Соловьева Allegro, Вера Инбер.


Пожа́рова Мария Андреевна [10.6 (29.5).1884, М. — 4.3.1959, Л-д] — поэт.
Тяжело больная, прикованная к постели костным туберкулезом, нашла свое призвание в лит-ре. С детских лет писала сказки. Перв. стих. «Сивилла Дельфийская» (Ж-л для всех. 1904. № 5). С этого вр. активно печ. в ж. «Русская мысль» («Вереск» — 1909. № 6), «Весы» («Лесное сердце», «Лесу», «Камень» — 1909. № 7), «Аполлон» («Лесные качели» — 1910. № 9), «Огонек» («Пряха туманов» — 1916. № 33), «Нива» и др. Стихи были замечены. В письме к П. (17.2.1909). В. Брюсов писал: «Форма в Ваших стихотворениях мне кажется весьма совершенной, почти безукоризненной. Я верю, что Вы можете стать сильным художником» (Дневник. Л. 143).
И. Анненский увидел в стихах П. «очаровательно-женские темы», «заразительное созерцание», своеобразный лиризм: «И эта риторика, когда ее смягчает женский голос, смягчает своей певучестью и вкрадчивым обаянием безвластия… покорности… уступок… как она в сущности берет» (Анненский И. О совр. лиризме // Аполлон. 1909. № 3).
Стихи одобрила З. Гиппиус. И все же имени П. не знали, хотя при знакомстве с ней Н. Гумилев вспомнил ее стихи и положительно отозвался об опубл. в «Аполлоне» (Дневник. Л. 66), а С. Есенин знал многие наизусть.
По отношению к нач. периоду творч. биографии П. можно говорить об опред. парадоксе: она не входила ни в одно поэтич. объединение, не принадлежала ни к одному лит. кругу, ни разу не издала свои стихи отд. книгой, объясняя это так: «даже боялась подумать» о собственном сб., т. к. в это время выходили «книги таких замечательных поэтов, как Блок, Гумилев, Ахматова, Брюсов, Цветаева, Вяч. Иванов, Кузмин. Я восхищалась ими» (Дневник. Л. 181).
Пожарова жила замкнуто (особенно после поездки в Италию, где пережила любовную драму): «Я боюсь людей, не умею говорить с ними» (Дневник. Л. 66), время чаще всего проводила в лесах Финляндии, испытывая «горькую сладость» лесного одиночества: «Лес мой, вещий мой лес! Ты простер мне зеленые руки, // В колыбели твоей позабуду печали и страх» («Лесное сердце»). П. считала, что «стихи должны быть похожи на исповедь, на молитву…В стихах человек должен стоять с обнаженной душой».
В «Ежемесячном журнале» В. Миролюбова печ. подборку религ. стихов (1916. № 6). Постепенно ее лит. «отшельничество» уступает усилиям П. Соловьевой, М. Моравской, она посещает лит. вечера, становится членом «Кружка К. К. Случевского», знакомится со мн. литераторами, начинается ее большая переписка с изв. издателем В. Миролюбовым.
В марте 1916 участвует в благотворительном Концерте «Поэтессы маленьким беженцам» (проходил в зале Тени шевского училища, среди участниц объявлены А. Ахматова, Моравская, Л. Рейснер, Тэффи, А. Чумаченко и др.). Критика (Пг. ведомости. 1916. 16 апр.) отметила «потрясающие своей скорбью» стих. «У гроба» (Ежемесячный ж. 1916. № 1), «Обреченная. Памяти матери» (Русская мысль. 1916. № 4), кот. К. Чуковский назовет впоследствии одним из самых необыкновенных, скажет о его «выстраданной красоте» и спустя десятилетия, после гибели сына, не сможет читать «без волнения, слез о самом себе». Прикованная к постели («Я больна всю долгую зиму, / Окошко мое в тени. / Без жизни проходят мимо / Мои ослепшие дни…»), она продолжает работать.
Она не только полностью собрала из журн. публикаций свои стих., переписав их в отд. тетрадь с указанием источника, но и продолжала работать над ними, оставив многочисленные правки (Архив М. Пожаровой).
Более того, «вопреки всем физическим и логическим законам» выжила в блокаду, помогала «страстная вера в невозможность порабощения России», а реально помогал через Литфонд писатель Л. Карасев. Мн. стих. посвятила детской (инвалидной) колясочке («Коляска»: «Я не сдаюсь, я не позволю…»), в кот., уже потом, ее вывозили гулять.
Эти стих. Маршак оценил как «прекрасные… большой поэтической высо ты». Зная, какие нелегкие испытания выпали на ее долю, он писал: «…сохранить такую силу души, такую прочность талан та — дело не простое. Это почти подвиг».
Вместе с радостью от победы приходит и радость обширной переписки: с А. Ганзен, Н. Дилакторской, О. Форш, молодыми писателями Л-да. С 1908 по 1917 шла вторая лит. жизнь П. (в кот. она поначалу вступила ради заработка, потом увлеченно). С этого вр. пост. печатала сказки для детей («Летучая хатка» // Нива. 1908. № 1, 2, «Маленький Люль: Сказка для детей». СПб., 1911, «Волшебная ночь». СПб., 1913, 1914, «В гостях у месяца», «Светлячок», 1916) и множество стих. в ж. («Задушевное слово», «Родник», «Светлячок», «Галчонок», «Тропинка», с издателями ж. П. Соловьевой и Н. Манасеиной дружила).
Ее стих. для детей внесли в поэзию ощущение праздничного, радостного отношения с природой: «Даль воздушная прозрачна и тепла, / На лужайке повилика расцвела…» («Повилика»), «Шумят леса, цветет земля, / Поет-звенит ручей: / “Пришла весна, пришла весна — В одежде из лучей!”» («Пришла весна»). Страшное и таинственное ее «взрослых» стих. оборачивается сказочным и волшебным, не страшны даже «заклинания зимы». Лес, природа открыты ребенку. «Вглядись, подумай, вслушайся: / Ты больше не одна! / Друзей дарит бесчисленных / Лесная глубина» («Девочка в лесу»). В отличие от одинокой души, здесь пробуждаются совершенно другие чувства: «Радость в шуме лесном, / Радость в сердце живом!» Мир детства, существующий в окружении живых зверьков и игрушек, строится по законам человечности и доброты.
Без страха, полная надежд, вступает ее героиня в юный мир: «И я, крылатая, с весенним вольным пеньем, / Несу к нему мои пятнадцать лет!» («В день рождения»). Стих. были доброжелательно оценены критикой: «…настоящая художественная литература начинает, наконец, проникать в детскую». П. «воспитывает душу ребенка, не пытаясь его поучать», стихи ее обо всем, что близко ребенку… главное в них чувство доброты, любви и жалости» (Моравская М. Бубенчики М. Пожаровой // Ежемесячный ж. 1915. № 11). Стих. для детей стали главными в тв-ве П. до конца дней. Поддержанная Горьким и Маршаком, П. печатается во мн. детских ж-лах («Мурзилка», «Октяб рята», «Искорка», «Костер»), стих. входят в хрестоматии, выходят отд. кн. В предисл. к посмертной публикации стих. П. С. Маршак писал: «Когда твои отец и мать / Впервые начали читать, / Они в своем журнале / Пожарову читали» (Костер. 1959. № 8). Вышла детская кн. «Веселый уголок. Книга рыженькой Ирочки. Рассказы для маленьких детей» (СПб., 1914). Ее стих. печ. в «Заветах» (1913. № 2); в сб. «Радуга: Рус. поэты для детей» (Берлин, 1922). В сб. стихов и прозы «На памятник А. П. Чехову» (СПб., 1906) — «Во дворе» (“Двор, как темная могила…”).
В лит. Сб. «Гамаюн» (СПб., 1911) — стих. «Длился полдень багряный и сонный…». В сб. «Чтец-декламатор: Стихи и проза» (Т. 3. Изд. 2-е. Киев, 1909). В «Антологии современной поэзии. Чтец-декламатор» (Т. 4. Изд. 2-е. Киев, 1912); ж. «Красная новь» (1921. № 1). Стихи П. вошли в сб.: «Рождественская елка» (М., 1912), «Совр. Русские лирики. 1907–12» (СПб., 1913), «Цветник» (М., 1915), «Страда: Кн. 2» (Пг., 1917). Позже издала неск. Детских книжек — «Солнечные зайчики» (1924); «Наша мостовая» (1930); «Ручеек» (1947); «Стихи для детей» (1950) и др.


Мария Моравская (1889-1947) – поэтесса Серебряного века, входившая в Цех поэтов, получившая высокие оценки З. Гиппиус и М. Волошина, сотрудничавшая с детскими журналами «Галчонок» и «Тропинка». В 1917 г. она уехала в Японию, потом в Америку.
Ее трудная жизнь закончилась в Майами (США). Творчество Моравской не было известно современным маленьким читателям, так что изданную книгу стихов можно причислить к так называемой «возвращенной литературе». Считается, что именно Моравская положила начало новой поэзии для детей, ее линия была продолжена Чуковским, Маршаком, Барто.
Михаил Яснов пишет в рецензии: «Выход этой книги стихотворений для детей Марии Моравской кажется мне весьма своевременным: в истории нашей детской поэзии еще остаются белые пятна, и, в частности, Моравской еще предстоит занять подобающее ей место в иерархии основателей и первооткрывателей детской литературы ХХ века» [17].
Мария Моравская писала не просто о детях и для детей, она писала от лица ребенка, тонко проникая в детскую психологию, не подстраиваясь и не «сюсюкая». Книга «Апельсинные корки» впервые была издана в 1914 г. и была любимой книгой Моравской.
В нынешней книге (составитель М. Е. Вайсман, художник А. В. Дубровский) 21 стихотворение, деления на разделы нет, но тематически можно выделить несколько групп. Сначала помещены стихотворения, где герой-ребенок обижен (тем, что его оставили надолго одного), он хотел бы убежать в дальние страны (но решает все-таки остаться дома, поскольку в Африке нет катка, мамы, братика и котенка), скучает на даче из-за дождливой погоды.
Тут же помещены стихотворения, развивающие тему бегства («Беглец»: мальчика Гришу, бежавшего в Америку, нашли на Приморском бульваре, ругали, но сестра вышивает ему закладку со словами «Герою, попавшему в неволю») и домашнего питомца («Хочу котенка»: ребенок отказывается от игрушек, требуя: «Уберите все долой, / дайте мне котенка!»). Герои Моравской вовсе не паиньки, например, игравший в индейцев мальчик стрелял из лука «в буйвола», случайно попал в барышню, его заперли в детской, но он намерен убежать в сад через окно: «пусть бранят».
Затем следуют несколько стихотворений, посвященных летним играм у реки или пруда, причем «собеседниками» и «зрителями» становятся зяблики, лягушки, шмели и жучки. Следующая группа текстов – о животных: ослике, щенке, сове. Как правило, «лирическим героем» оказывается само животное, стихотворение передает его чувства, его точку зрения на мир.
Соловьева Allegro
Исследователи отмечают жанровое разнообразие произведений Соловьевой, адресованных детям

. Действительно, даже если говорить только о поэзии Соловьевой, здесь мы найдем и лирические стихотворения, и большие поэмы, тяготеющие к жанру литературной сказки, и чисто игровые жанры — шарады и загадки. С жанровым разнообразием поэтических произведений Соловьевой связана и относительная сложность воссоздаваемой в них модели мира, основными принципами организации которой выступают миф и игра.
В некоторых произведениях мифологическое начало преобладает. Характерно стихотворение «Старый месяц», изображающее один из моментов космической эволюции. Здесь состарившийся месяц (которому на смену, вероятно, пришел новый) не хочет умирать и оказывается превращен в звезды. В этом «предании» (так обозначает жанр произведения автор) о чудесном космогоническом прецеденте присутствует и главный вершитель чудес, управляющий всем миром, — Бог. Однако тема космогонии, сотворения мира на этом у Соловьевой исчерпывается.
В ее авторском мифе наиболее существенную разработку получает «божественное» (в основе — христианское) обоснование «земных» событий, а также мистический смысл церковных праздников. Причем «праздничные» стихотворения Соловьевой — не столько дань традиции, сколько выражение глубинных убеждений, лежащих в основе ее авторского мироописания.
Наиболее полно характеристики художественной модели мира Соловьевой восстанавливаются из ее книги «Елка» (1907). «Елка» имеет единый временной стержень (последовательность стихотворений определяется временем действия в них — по годовому кругу, начиная с зимы) и заканчивается словом «всё». Это свидетельствует о законченности целого, которое являет собой книга, поэтому ее правомерно рассматривать как единый текст. Мифологическое представление о цикличности времени наиболее устойчиво и доступно ребенку (мышление которого мифологично). Вероятно, именно поэтому в основе композиции книги лежит временной цикл. Однако в составляющих ее стихотворениях присутствуют попытки вырваться из циклического круговорота профанного времени — в вечность («Елка и осина», «Как бесенок попал на елку»). Важно и то, что год у Соловьевой, в соответствии с христианской традицией, начинается с зимы.
Миф Соловьевой основан на христианских представлениях, хотя далек от ортодоксальности. Помимо циклического времени для него важна и мифологема мирового древа — в данном случае елки. У елок Соловьевой можно выявить по крайней мере два яруса, обозначенных словесно: корни — дом различных существ, вплоть до бесенят, и верхушка, представляющая собой крест. Верхушку можно однозначно трактовать как знак высшего, духовного смысла елки и ее отмеченности среди деревьев, «божественной» принадлежности. Корни же связаны с землей и земными существами. Само дерево осуществляет связь между этими двумя уровнями.
Книгу «Елка» открывает одноименное стихотворение, которое с полным правом можно отнести к жанру «календарных»: оно посвящено празднику Рождества Христова. Своеобразие этого стихотворения особенно заметно в сравнении с произведениями, также посвященными «елочной» тематике и написанными в тот же период другими авторами. Например, в раннем стихотворении О. Беляевской «Елка» (1890) новогоднее убранство и шумный чужой дом для елочки — «грустная неволя» и «горе тяжелое». В стихотворении Р. Кудашевой «В лесу родилась елочка» (1903) елка — чудесная лесная гостья на детском празднике. Все религиозные реминисценции здесь остаются скрытыми или вообще отсутствуют. У Соловьевой, напротив, мистический смысл происходящего становится определяющим. Елка у Соловьевой – особенное дерево, вся жизнь которого имеет вполне определенные смысл и цель: умирая в сочельник, каждая срубленная елочка прославляет «В мир грядущего Христа».
В контексте всей книги образ елки становится символическим. В стихотворной сказке «Елка и осина» параллель елки и Христа (оба — искупительные жертвы) получает эпическое расширение: елка, умирая, искупает «невольный грех» осины. В сказке Соловьевой дрожание осины — следствие «родового проклятия», связанного с народной символикой деревьев: «Я дрожу от печали и страха: / Род несчастный наш проклял Создатель. / Говорят, в час ночной на осине / Удавился Иуда-предатель». Ель, сжалившись над соседкой, искупает ее грех в рождественские праздники, когда многим елкам выпадает счастье умереть «за Христа». В последние свои минуты она молится за осину. В предсмертном сне елка видит, что они стоят в летнем лесу рядом, и осина прощена — «в вечности» она уже не дрожит.
Рождество и елка появляются и в стихотворной сказке «Как бесенок попал на елку». В этом произведении присутствуют эсхатологические мотивы: герой-резонер, мудрый и добрый старик, который живет в лесу и помогает зверям, поучает звериных детенышей: «Не вечно в плену вы, откроются двери: / “Вся тварь свободится”, апостол сказал, / Надейтесь и ждите — Господь обещал». Знаменательно, что земной мир в поэме обозначен как «плен», то есть состояние неудовлетворительное и вполне соответствующее представлению о «богооставленности» земного мира в христианстве. «Освобождение всей твари» означает воссоединение «тварного» мира с «нетварным», но, с другой стороны, новообретение вечности оказывается сродни возвращению в невинное состояние, свойственное детству. В детстве же, по мнению Соловьевой, все существа безгрешны, не знают зла. Даже маленький бесенок, то есть существо, совершенно враждебное Богу, не составляет здесь исключения, и когда звери не хотят пустить бесенка на елку (на важный христианский праздник!), за него заступается медведь: «Ну, положим, он бесенок, / Будет гадости творить, / Но теперь еще ребенок, / Отчего ж не пропустить?». Таким образом, христианская идея всепрощения абсолютизируется, и в сочельник Вифлеемская звезда загорается даже над бесенком. С точки зрения церкви, такое «оправдание нечистой силы» было бы невозможным, хотя на фоне народно-христианских представлений оно выглядит вполне убедительным.
Название книги выбрано не случайно. С символическим образом елки связаны стержневые, прежде всего нравственные, идеи (всепрощение, любовь, сострадание, самопожертвование), которые лежат в основе художественного мироздания сборника. Елка оказывается параллелью Христа в мире деревьев и, являясь в полном смысле слова «божественным» деревом, совмещает в себе функции мифологического arbor mundi и символического воплощения христианских идей.
Религиозно-мифологическая подоснова художественной вселенной Соловьевой раскрывается также в стихотворениях на евангельские сюжеты и в произведениях, посвященных церковным праздникам.
Наиболее сложное с точки зрения организации художественной вселенной стихотворение — «Благовещенье». Здесь парадоксальна сама ситуация: Дева Мария накануне Благовещенья читает в «Великой книге» о том, что еще не произошло: ангел («кто-то») еще только стоит на пороге. Сама героиня находится «вне времени», стараясь осмыслить происходящее с ней вне его течения («Задумалась Дева Пречистая / Над тем, что будет скоро, что было»). Таким образом, описываемый момент выпадает из общего хода времени: «весна лучистая» остается за порогом, «весенний напев» — за «узким окном». Дева Мария отделена от всего мира и пространственно — она находится в «светлой храмине». Эпитет «светлый» тут сигнализирует об отношении определяемого им понятия к сфере «божественного». Граница между «храминой» и остальным миром обозначена четко. Во-первых, это окно — «узкое», ограничивающее сообщение между «мирами» внутри и вне, в том числе для ветра, и поэтому «занавес алый» в начале произведения неподвижен. Во-вторых, это порог, на котором стоит архангел, готовый возвестить о будущем чуде (о котором Дева Мария только что прочитала).
Впрочем, размежевание между «храминой» Марии (соотносящейся с божественным миром) и всем остальным миром (земным) не абсолютно. Весна на улице, возрождение природы, безусловно, соотносится с вестью о грядущем рождении Бога; «золото весеннего напева», то есть солнечные лучи, также явление не целиком «тварной» природы: золото, золотое, так же как и свет, светлое у Соловьевой чаще всего атрибут божественного. Вход в «храмину» (кстати, находящуюся на земле) не закрыт для «земных» явлений: дверь отворяет «ветерком весна лучистая». Все это позволяет говорить если не о слиянии, то об активном взаимодействии «небесного» и земного миров, о максимальном приближении земного мира по своей природе к «небесному», что вполне соответствует духу готовящегося свершиться чуда.
Вообще, по Соловьевой, вся природа — христианка или мечтает стать таковой (на это указывают и внешние знаки, такие как крест на верхушке елки); со своей стороны, и мир «божественный» у Соловьевой стремится к сближению с земным. Стихотворение «Свете Тихий» демонстрирует именно такое обоюдное стремление к слиянию двух различных природ. Существенную роль в этом стихотворении играют образы, связанные с лучами, светом, пронизывающим все описываемое пространство. В первой строфе «в сельском храме, простом и убогом» совершается молитва; небесный свет озаряет икону и ризу, находящиеся внутри храма. Две последние строки строфы — уже взгляд на храм извне («Меркнут окна, чуть рдеют главы»). Далее изображается еще более масштабная картина: ангел «сходит к земле с приветом, / Весь одетый вечерним светом» и таким образом устанавливает связь между «небом» и «землей». Его молитва над пашней низводит на землю покой и одновременно дает обещание единения земного мира с божественным: «...Леса, долины, / Небо гаснет, но свет единый / Ждите завтра, молясь, с утра вы...». «Росы» и «травы» (порождения, безусловно, «земли») также возносят молитву к Богу, повторяя строку из Всенощного бдения («Свете Тихий Святыя Славы»), которая в стихотворении Соловьевой является рефреном