Тема любви, насилия и измен «Жажда любви» и «Запретные цвета»

В произведении «Жажда любви», нам предстоит разобрать образ собственно главной героини – Эцуко с точки зрения психоанализа.
Кого мы видим перед собой. Женщину, при жизни мужа истязавшую себя ревностью, причём, не столько из любви, сколько из чистого эгоизма. И, судя по всему, ей это лишь доставляло удовольствие, причём, какого-то мазохистского порядка. И в этом нет, пожалуй, чего-то из ряда вон выходящего: миллионы людей во всём мире зачастую предрасположены к тому, чтобы причинять боль одновременно и себе, и другим (как правило, близким людям). Почему? А просто потому, что испытывают при этом своеобразное эстетическое наслаждение от страданий, при чём, не столько от чужих, сколько от своих собственных. Определённой категории людей просто в силу каких-либо психологических причин (нередко – врождённых) привычно ощущать себя в роли обделённых заботой, лаской, вниманием, они сознательно преувеличивают проблемность вопроса, и порой, до такой степени, что сами начинают верить при этом в свою правоту.
Они могут опять же чисто психологически доистязать себя до такой степени, что в результате уже просто не смогут существовать в нормальном, позитивном ходе событий, ибо уже априори приучили себя к тому, что им уже не суждено в этой жизни стать счастливыми, поскольку сами себя обрекли на вечное пребывание в роли потенциально несчастливых людей, тем самым заведомо лишили себя право на счастье в этой жизни.
И мне кажется, что, похоронив мужа, Эцуко в итоге не столько тосковала по нему, сколько по объекту, ныне утраченному, при «помощи» которого она могла бы, как раннее, изводить себя до полного нервного истощения ревностью из-за мнимых измен, иначе говоря, утолять жажду того, что я назвал бы психологическим эгоизмом, что временами походило даже на какой-то моральный мазохизм. Теперь же и эта возможность «спускания пара» своих нервов была утеряна, или, как метко подметил автор, сгорела в пламени кремации вместе с покойным мужем. Как итог – впадение Эцуко в какую-то бессмысленную апатию, нервный ступор, который мог оказаться затянувшимся, но… Её приглашает к себе на совместное проживание свекор – Якити.
Он – одинокий пожилой человек, старик практически, она – молодая вдова, нежданно-негаданно лишившаяся супруга. И она принимает его предложение. Почему? Скорее всего, исключительно для того, чтобы, фигурально выражаясь, переждать «бурю», отвлечься от своего депрессивного настроения и…да-да, спрятаться от одиночества. Но – это ей не особенно помогло

. Дежурные утехи по ночам с Якити дежурными же и остались, то есть, выполнялись ею скорее на «автомате», без чувств и без моральной отдачи. Страстью как таковой здесь, естественно и не пахло, но потому и не было шансов на этом морально сгореть. То есть, Эцуко окунулась в тихий и равномерный быт обычной фермерской семьи с её тянущимися изо дня в день, из суток в сутки серыми, размеренными и вполне заурядными буднями и столь же заурядными выходными. Однако за неспешным описанием быта таится весь ужас и неоднозначность человеческих отношений.
Так, казалось бы, бесцветно и тянулось это время, но лишь до тех пор, пока в доме не появился работник Сабуро. Совсем молодой юноша, типичный провинциал, усердный, услужливый и, как и следовало ожидать, не особо отягощённый какими-либо задатками высокоинтеллектуального развития. При этом – немногословный и малообщительный. В то время как Эцуко – женщина хоть и молодая, но уже вполне опытная, вкусившая в полной мере «прелести» реального мира, при этом – образованная, хотя и, вероятно, уступающая по начитанности своему деверю, Кэнскуэ, но навряд ли уступающая ему же в широте кругозора. Так чем же он привлёк её внимание?
Вероятно, здесь имела место страсть, но не та, более привычная нам, которую во все времена воспевали поэты-лирики, а страсть надуманная, созданная лишь в воспалённом мозгу главной героини. Кто ей внушил, что она его любит? Она сама. Мы при помощи автора читаем её мысли, как бы погружаемся в подводные ураганы, что роются в её душе и её мыслях, и приходим к выводу, что имеем дело с одним из тех многих случаев, когда разум вступает с чувствами в противостояние, но и здесь не всё так просто. Мысленно проговариваемые исповеди больше похожи на некую самоисповедь, при помощи которой она не просто рассуждает сама с собой, пытается осмыслить свои поступки, но – хочет дать им оправдание. Она не может, вернее, не хочет признаться даже самой себе, что её страсть надуманна, фальшива и гораздо больше похожа на «страсть» капризного ребёнка к игрушке, которую у него отобрали. Однако, чем дальше, тем больше она скатывается в то состояние, когда уже находишься на грани. Эпизод с деревенским праздником – та ступень, когда эта самая грань была ею окончательно и бесповоротно пройдена.
Пути назад уже не было. Весьма красноречива сцена, где она, словно мальчишка, бросается в эту вакханалию бьющихся друг с другом юношеских тел. Этот эпизод носит и в своём роде метафоричный подтекст, согласно которому её прыжок вовнутрь беснующейся толпы (где мечется её «возлюбленный») символизирует её прыжок в некую психологическую пропасть, из которой уже никогда не выбраться.
Не менее символично и то, что именно в один и тот же праздничный вечер происходит и другое событие, сыгравшее в дальнейшем немаловажную роль – все узнают про беременность служанки Миё, и ни у кого не вызывает сомнения, что отец – Сабуро