Постмарксизм

Поражение «новых левых» и, как следствие, очередная потеря революционного субъекта спровоцировала новый разрыв неомарксизма (марксистской теории) с реальной политикой (политической практикой). Другими словами, неомарксизм во второй половине 1980–начале 1990 гг. снова был вынужден вернуться в сферу философского теоретизирования и взойти на высокий уровень абстракции. На нем он презентует себя сегодня в форме постмарксизма, вписанного в общий контекст постмодернизма.
Знаковыми с точки зрения становления постмарксизма является совместный труд аргентинского ученого Э. Лакло и бельгийской исследовательницы Ш. Муфф «Гегемония и социалистическая стратегия: к радикальной демократической политике» и труд словенского философа С. Жижека «Возвышенный объект идеологии». Например, Э. Лакло и Ш. Муфф исходят из необходимости радикального переосмысления марксистской теории в контексте новых общественных проблем и реактивации на этом фоне ее основных категорий. «Пересмотр марксистской теории в свете современных проблем требует деконструкции центральных категорий этого учения», - замечают они в предисловии ко второму изданию своего труда (2001). Такой интеллектуальный проект, по словам ученых, четко позиционирует их на «постмарксистской территории». Причем они отмечают, что их подход является в равной степени как «пост», так и «марксистским»: он построен на развитии одних положений и категорий марксизма и отрицании и отказе от других.
Отдельно, Э. Лакло и Ш. Муфф отказываются от марксистской концепции общества, в соответствии с которой оно поделено на классы. В этом контексте они также отрицают положение о том, что все общественные отношения определяются единым, сформированным на основе экономической эксплуатации, социальным противостоянием (антагонизмом) между классом угнетателей и классом угнетенных. Исследователи утверждают, что существует много сфер, в которых возникают антагонизмы и разворачивается социальная борьба (например, за экологию, мир, права женщин, сексуальных и национальных меньшинств). Кроме того, ни один из этих антагонизмов не может рассматриваться как единственно «правильный» и значимый. На этом основании они выдвинули проект «радикальной демократии» как альтернативу для «новых левых» в условиях «гегемонии» и «триумфа» неолиберализма. «Каждый проект радикальной демократии обязательно включает в себя...социалистическое измерение, то есть уничтожение капиталистических производственных отношений; но он отвергает идею о том, что вследствие этого неотвратимо будут преодолены другие типы социального неравенства», - отмечают Э. Лакло и Ш. Муфф. Обращаясь к концепции гегемонии А. Грамши, они отмечают, что борьба против сексизма, расизма, сексуальной дискриминации и за защиту окружающей среды должна быть артикулирована вместе с борьбой рабочих в новом проекте левой гегемонии.
Из подобных методологических позиций исходит и С. Жижек. По его словам, «постмарксизм» по большей части не разделяет логику традиционного марксизма, соответственно к которой всемирная революция, уничтожив основной социальный антагонизм, который основан на экономической эксплуатации одного класса другим, автоматически успешно решит все остальные «локальные конфликты» (борьбу феминисток за права женщин, пацифистов за мир и против войны «зеленых» против загрязнения окружающей среды, демократов за политические и социальные права и тому подобное) и даст возможность утвердить «прозрачное и разумное общественное устройство». Ведь, согласно «постмарксизму», любой конфликт трактуется марксизмом как вторичный, может рассматриваться как основной. «Нетрудно заметить, что мы стоим на позиции, противоположной позиции традиционного марксизма, рассматривающего всемирную революцию как условие эффективного решения всех отдельных проблем; в то время как для нас любой временный и неоднозначный успех в решении той или иной проблемы связан с признанием существования глобальной и радикальной границы, признанием существования фундаментального антагонизма», - отмечает С

. Жижек.
Стоит обратить особое внимание на ту неоднозначность и условность, связанную с использованием термина «постмарксизм». Интересно, например, что С. Жижек первым постмарксистом считает Г. Гегеля.
Также можно упомянуть, что русский философ А. Тарасов в 1990 гг. идентифицировал себя как «постмарксиста». «Политически меня можно, пожалуй, определить как постмарксиста. Я марксист в том смысле, что использую диалектический материализм как метод научного познания в ряде гуманитарных дисциплин», – писал он в 1998 г. Однако сегодня он отказывается от такой самоидентификации. «Раньше я прямо аттестовывал себя как «постмарксиста» – вместе с Месарошем и другими представителями Будапештской школы и частью школы праксиса», эмигрировавшей в Лондон. Но сейчас термин «постмарксизм» захвачен Лакло, Муфф и их последователями, поэтому я – для избегания путаницы - не могу больше себя так называть», - замечает А. Тарасов.
Именно в такой новой ипостаси для неомарксизма, по словам С. Земляного, стал абсолютно неактуальным разделение между «западным» и «восточным» марксизмом. Это в значительной мере было обусловлено именно чисто аналитическим, а не практико-идеологическим отношением постмарксизма к политике.
Возникновение нового разрыва между теорией и практикой дало основания некоторым исследователям идейно-теоретической эволюции марксизма утверждать, что «после Франкфуртской школы западный марксизм и марксоведение уже не имели ни одного отношения к социальной практике и в определенной степени превратились в критику с позиций книжного кабинета». С этим тезисом можно согласиться лишь частично. Прежде всего нужно вспомнить о той роли, которую играли идейно-теоретические установки представителей так называемого «второго поколения» Франкфуртской школы (О. Негта и, особенно, Ю. Хабермаса) в идеологической эволюции и практической деятельности.
На примерах О. Негта и Ю. Хабермаса можно зафиксировать влияние (соответственно, в меньшей и большей степени) идейно-теоретических установок неомарксистов на идеологическую эволюцию немецких социал-демократов, которое, в случае с Ю. Хабермасом, нашел свое воплощение в программе СДПГ и ее практической политической деятельности. После этого на самом деле можно зафиксировать четкую закономерность к уменьшению непосредственного идейного влияния неомарксизма на формирование идеологических программ и практическую деятельность левых политических партий. Однако все более аналитическое отношение неомарксизма (особенно на стадии постмарксизма) к политике, совершенно не знаменует и не закрепляет его окончательный разрыв с социально-политической практикой и, как следствие, превращение в критический «кабинетный марксизм».
Речь идет, в частности, о том, что в 1990-2000 гг. упомянутая связь между теорией и практикой начала все больше обнаруживать себя на макрополитическом уровне. На нем неомарксизм (теория мир-системного анализа (И. Валлерстайн, А. Г. Франк, С. Амин, Д. Арриги), теория зависимого развития (П. Баран, П. Суизи, Т. дус Сантус), концепция «социализма XXI века» Х. Дитериха) выдвигает альтернативный как к марксистско-ленинскому интернационализму, так и к неолиберальному капитализму идеологический проект глобализации, направленный на обеспечение глобального равенства и справедливости.
В сочетании с идеями, в частности, анархо-синдикализма, экологизма и феминизма в практической плоскости упомянутый проект представлен социальным движением альтерглобалистов. Это движение, как отмечают теоретики альтерглобализма, по своему генезису, принципами и масштабами напоминает волну «новых левых» 1960-1970 гг. и является непосредственным наследником их основных идей