Образ повествователя как языковой личности

Настоящее исследование рассматривает литературный текст Нины Берберовой во втором указанном Е.А. Земской аспекте: через описание речи автора, анализ специфики её речевого поведения, учитывающий личные и профессиональные свойства, а также особенности биографии. Язык книги представляет собой в терминологии Е.А. Земской образец кодифицированного литературного языка русской эмиграции первой волны.
Париж представлен в главах IV и V («Соль земли» и «Гордые фигуры на носу кораблей»).
Нина Берберова назвала главу, в которой описала наиболее значимых или интересных для неё из окружавших её в Париже соотечественников, «Соль земли». В этом заголовке можно прочитать несколько смыслов: соль земли как самое важное и нужное в ней; как смысл русской земли; как соль слёз эмигрантов, упавших в чужую землю; как соль, разъедающая рану и что-то другое, включая иронию.
Но возможно, Нина Берберова вкладывала в это заголовок его первый смысл, данный Иисусом Христом в Нагорной проповеди: «Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям» (Мф.5:13). Если учесть, что перед этими словами перечисляются заповеди блаженства, которые заканчиваются стихом «.. ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» (Мф.5:12), то можно предположить версию, что эмигрантам свыше было поручено нести истину всему миру, чему и способствовало их рассеяние по земле.
Интересно и название второй главы, посвященной быту парижской эмиграции и её участникам - «Гордые фигуры на носах кораблей». Здесь тоже возможны разные толкования. Фигуры на носах кораблей — ростры — напоминают о Ростральных колоннах в Петербурге. Ростр (по латыни — rostrum – клюв или по-гречески - ἔμβολον - таран) - бронзовый таран, обычно в виде головы или даже бюста человека иди животного, установленный на носу корабля, выполнявший в античные времена и роль символического украшения, например, голова лошади или птицы символизировала быстроходность. После битвы победители снимали ростры с кораблей побежденных и устанавливали на специальных триумфальных ростральных колоннах. В более поздние времена ростры устанавливали на парусниках как символы богатства и могущества их владельцев. Ростр считался и вместилищем души корабля, его берегли, поскольку повреждение или потеря ростра считалась дурной приметой. «Гордые фигуры» русских эмигрантов можно понимать и как символы битвы за жизнь и место аод солнцем, и как знак отправившегося в далекий путь изгнанника, и как знак пораженного, установленный на земле победителя, и как устремившуюся в неизвестность душу родной страны.
Для создания образов персонажей Н. Берберова использует кроме обычных визуальных признаков важные для каждого особые:
ОДОРИЧЕСКИЕ - духи и табак Гиппиус, приятный запах Мережковского, обязательное принюхивание Бунина к поданной еде, она помнит запах отца, «где смешивалась сигара с крепким брокаровским одеколоном», «запах жареной рыбы» с парижского двора приводит в отчаяние Ходасевича; Вера Зайцева, уже парализованная, «чисто-начисто вымытая, надушенная». Берберова упоминает и характерный запах весеннего Биянкура, предместья Парижа, где поселилось множество эмигрантов: здесь «как на юге России, пахло сиренью, пылью и отбросами».
ЗВУКОВЫЕ — скрипучий голос Гипиус, картавость Мережковского; они сливаются в воспоминаниях автора «словно голос, поющий длинную песню под аккомпанемент, и то она поет, а он аккомпанирует, то (пожалуй, чаще) он поет, а она следует за ним». Грассирование автор показывает как что-то близкое, родное, грассирующие персонажи, как правило, ей приятны: у Набокова «в голосе звучало петербургское грассирование, такое знакомое мне с детства: в семье тверской бабушки половина людей грассировала. Мережковский картавил, Толстой в свое время картавил. И бывший царский министр, Коковцев, .

. когда произносит звук "р", как бы полощет горло, говоря "покойный государь император"». Поэт Полавский - «человек без голоса». Дети, которые ходили с шарманщиками по парижским дворам пели «резкими голосами». АН. Бенуа «тоненьким голосом» напевал дуэт Лизы и Полины. Голос М.В. Добужинского «спокойный и музыкальный - был в гармонии со всем его обликом», «всегда такой "полноводный"». «Керенский диктовал свои передовые громким голосом, на всю редакцию», у него была «привычка кричать на человека и тем пугать неподготовленного»; «бобрик и голос остались с ним до конца»
ЦВЕТОВЫЕ — розовый цвет Гиппиус, Бунин говорил, что у неё есть «сорок пар розовых шелковых штанов и сорок розовых юбок». У неё «шуба рыжего меха, красная или розовая шляпа, .. от розового до кирпичного, от ярко-красного до темно-рыжего». Бобрик на голове Керенского «стал серым, а потом — серебряным». Белая кофточка Веры Зайцевой подчеркивала её чистоту.
Описываемые персонажи делятся по принципу Мержковских на тех, кто «там», и тех, кто «здесь». Решение каждый принимает для себя, и оно не всегда понятно остальным.
Но и те, кто «здесь», разные не только по возрасту и, соответственно, образованию (старшие и младшие), но и по материальному положению, определившему их образ жизни в Париже.
Жилища персонажей характеризуют их со многих сторон. Для Берберовой было важно, что, в отличие от большинства эмигрантов, Мережковские, приехав в Париж, «отперли дверь квартиры своим ключом и нашли все на месте: книги, посуду, белье». Мережковских, действительно, отличало от большинства других эмигрантов отсутствие «чувства бездомности». Но при этом «кажется, что из этой квартиры никто никогда не ходит на рынок, не приносит зелень и мясо, не уносит в прачечную грязного белья, не считает денег, не смеется над какой-нибудь глупостью, не ругает самого себя», - здесь нет быта. Несколько по-иному Н. Берберова описывает ту же квартиру, вспоминая похороны З. Гиппиус (воспоминания о воспоминании), когда она представляла себе её вместе с Мережковским такими, какими видела их в начале знакомства: «в темной квартире здесь и там зажигаются лампы, старенькая мебель, книжные полки, ее шитье, его бумаги - все на месте».
Гостиная Винаверов: «Огромная квартира их в лучшей части города напоминала старые петербургские квартиры - с коврами, канделябрами, роялем в гостиной и книгами в кабинете» - попытка перенесения в Париж прежнего петербургского быта.
Ремизов, проводя гостей по длинному коридору мимо четырех закрытых дверей, жалуется на тесноту квартиры и собственные немощи. Но и то, и другое, представляется мистификацией: «и все четыре двери в коридоре открываются в чистые, просторные комнаты, где книги расставлены в порядке, где висят занавески и натоплено и где царит Серафима Павловна, похожая на огромную куклу».
Зайцевы жили в маленькой квартире, где главным были «не вещи, не предметы - здесь не было ни радио, ни пишущей машинки, ни электрических приспособлений, ни музыкальных инструментов, ни картин, ни ковров - самое главное, единственно главное - здесь была любовь».
Разным было отношение к материальному достатку, что также для автора являлось важной характеристикой. Отношение к бедности: Ремизов подчеркивает свою мнимую бедность (он и на концертах сидит в первом ряду), В. Розанов также демонстрировал бедность, выносил «все свои бедствия - долги, нищету, женские болезни жены - на широкую русскую улицу, притворяясь смиренным, оскорбленным и униженным». «У Зайцевых при бедности была не только гордость и легкость, но даже какая-то веселая сила».
О своем малом достатке Беберова пишет даже с горечью: «У нас на огне стояла одна кастрюля». Они с Ходасевичем жили на сорок франков в день на двоих в лучшие времена, а до того не было и тридцати. Она сравнивает свою жизнь с жизнью эмигрантов из других стран: с жизнью чикагского журналиста, который, хоть и третьим классом, но мог уехать на испанское побережье, шведского художника, укоторого были деньги и на жизнь в гостинице и на съем отдельной студии для работы (путь и с уборной на лестнице, и без отопления), с Хемингуэем, который писал, что в Париже можно сносно жить вдвоем на шестьдесят франков в день, хотя считал это бедностью