Периферийная империя: циклы русской истории

В XIV главе своей работы «Периферийная империя: циклы русской истории» Б. Ю. Кагарлицкий рассматривает историю СССР от начала 1930-х годов, то есть мирового финансового кризиса и перехода Советского государства к коллективизации и индустриализации. И вплоть до распада СССР в 1991 году. При этом автор, как и в предшествующих главах, делает внушительный акцент на мировую экономическую и геополитическую ситуацию. Интересно, что поскольку работа носит именно экономический характер, события Второй мировой войны в книге практически не затронуты. Упоминается лишь грандиозный ущерб, понесенный советской экономикой .
Глава начинается с описания процесса перехода роли ведущей капиталистической державы от Великобритании к США. Причем ввиду того, что обе страны являются представителями одной англосаксонской культуры, этот переход произошел не с помощью военной силы, как всегда случалось раньше, а эволюционно, без жестких конфронтаций между двумя сторонами, просто старший брат, Британия, постепенно стала младшим. При этом экономические интересы двух стран были схожи.
Кагарлицкий рассматривает процесс «холодной войны», как с самого начала несимметричный. СССР в принципе обладал куда более слабой экономической базой, вдобавок сильно разрушенной в ходе войны. Америка же, напротив, в ходе войны лишь укрепила собственную промышленность, окончательно став мировым экономическим и военным лидером. А разруха в странах Европы, плюс их резко выросшая зависимость от американских кредитов и военной помощи, привели к тому, что позиция США фактически стала означать и позицию всего западного мира. Соответственно, и позиции сторон во время дележа сфер влияния сильно различались. СССР был сдержан в своих экспансионистских устремлениях, тогда как аппетиты США быстро нарастали.
Кагарлицкий доказывает изначальный мирный настрой СССР тем, что в первые два послевоенных года в подконтрольных странах ему Восточной Европы коммунисты не уничтожили многопартийную систему и проводили умеренную политику. Однако к концу 1947 года советско-американские отношения начали быстро портиться, оформляются два враждебных друг другу германских государства – прозападная ФРГ и просоветская ГДР. Кагарлицкий сводит всю ситуацию исключительно к внешнеполитической ситуации, хотя представляется, что сыграло свою роль и определенное восстановление советской экономики, и быстрый прогресс в создании советской атомной бомбы, и усилившаяся подозрительность И. В. Сталина. Однако, бесспорно, что все эти факторы лишь сделали советский ответ более ярко выраженным, а первое слово в его разжигании оставалось именно за Америкой.
Но ответ СССР стал быстрым и суровым. Вся мягкость в отношении восточноевропейских стран была отброшена, поскольку их умеренные левые режимы в СССР начали воспринимать, как потенциальные рассадники капиталистической пропаганды. И во всех странах блока, за исключением, порвавшей с СССР Югославии, начались жестокие чистки, как представителей других партий, так и части коммунистов. 1949 год стал годом явного оформления двух противоборствующих альянсов . В январе 1949 года был создан Совет экономической взаимопомощи во главе с СССР, а в апреле 1949 года оформился Североатлантический альянс (НАТО). При этом Кагарлицкий отмечает, что и в начале 1950-х в советском руководстве сохранялись колебания и Сталин допускал объединение Германии. Вероятно, эти колебания были связаны и с борьбой разных группировок среди сталинских соратников. Но в итоге в борьбе за власть победил Н. С. Хрущев, приверженец жесткого антиамериканского курса. При нем в 1955 году была создана военная Организация Варшавского Договора (примечательно, что на целых 6 лет позже, чем НАТО) В 1961 году была построена знаменитая Берлинская стена. А в 1962 году разразился Карибский кризис, считающийся пиком «холодной войны».
При этом, во многом ситуация «холодной войны» устраивала обе противоборствующие стороны, поскольку позволяла им консолидировать свои силы и упрочить свое лидерство среди союзников. Причем, если для СССР лидерство базировалось в основном на военной мощи, то США сумели очень сильно привязать к себе западноевропейские страны еще и экономически, за счет кредитов на восстановление и развитие промышленности.
При этом, уже к концу 1950-х в СССР начали осознавать свое экономическое отставание от США, вкупе с невозможностью сократить этот разрыв. Соответственно, после Карибского кризиса СССР начал делать ставку на политику «мирного сосуществования», позволяющую замедлить весьма накладную для советской экономики гонку вооружений. Одновременно, советское руководство стремилось внести раскол в ряды западных союзников, добиться сближения с западноевропейскими странами. Одним из центральных достижений СССР на поприще разрядки стало совещание в Хельсинки (Финляндия была удобна как своеобразный нейтральный посредник, между Востоком и Западом) в 1973-75 годах, завершившееся подписанием акта, провозгласившего принципы мирного сосуществования.
Кагарлицкий делает акцент на то, что уже при Хрущеве проявились первые серьезные признаки дисбалансированного развития экономики. Так с 1959 года экономическое развитие СССР начало замедляться. Сталинская модель индустриализации себя исчерпала, Хрущев провозгласил курс на улучшение уровня жизни населения, однако одновременно с повышением уровня жизни росли и требования, а догнать США по экономическому развитию не удавалось. К тому же с идеологической точки зрения достаточно сложно сочетать и идею последовательного движения к коммунизму, и курс на постоянное повышение уровня потребления. Кроме того, в стране нарастал и запрос на демократические преобразования. Справедливости ради надо сказать, что этот запрос был очень силен и в странах Запада, особенно в конце 1960-х. Но западные страны, находившиеся на вершине мирового разделения труда, и активно пользовавшиеся в этот период кейнсианской экономической моделью, могли, как минимум, предложить своему обществу гораздо более высокий уровень потребления.
У СССР же подобного рычага не было. И необходимость экономических реформ вполне отчетливо осознавалась советским руководством. Даже во времена Хрущева была предпринята попытка децентрализации управления, оказавшаяся, однако, провальной. Более взвешенный курс на реформы был принят в 1964-65 годах Л. Брежневым и его соратниками. Кагарлицкий отмечает, что в отечественной историографии господствует мнение об эпохе Брежнева, как о «застое». В действительности же брежневскую эпоху необходимо делить на два совершенно разных этапа, и в экономике, и в политике. И водоразделом должны выступать арабо-израильская война и нефтяной кризис 1973 года, сформировавшие и новую стадию взаимоотношений СССР с Западом, и новый этап трансформации советской экономики.
Кагарлицкий аргументирует свое мнение, тем, что экономическая реформа 1964-65 годов фактически ослабляла партийную элиту, но, тем не менее, была свернута далеко не сразу, Курс на ее сворачивание был принят только после событий 1968 года в Чехословакии, когда советское руководство увидело, что чрезмерная либерализация управления экономикой неминуемо ведет к дальнейшей ее трансформации

. Кроме того, можно отметить, что серьезную роль сыграло и внутрипартийное соперничество внутри верхушки государства. Программа Косыгина была слишком уязвима для критики слева, чтобы этим не воспользовались его противники. К тому же объективно, внедрение элементов реформы не всегда было гладким, требовались определенные корректировки, но внутриполитическая ситуация не оставляла шансов эти недочеты исправить. А ситуация в Чехословакии только усугубила это, дав дополнительные козыри консерваторам и сторонникам увеличения расходов на оборону.
При этом окончательный отказ от реформ политически был закреплен только к середине 1970-х после нефтяного кризиса. Причем ситуация после 1973 года во многом показательна, в том плане, что зачастую краткосрочные выгоды могут прямо противоречить стратегическим интересам. Так в итоге случилось и с СССР после резкого скачка цен на нефть, произошедшего после нефтяного эмбарго, которое объявили арабские страны. Однако удорожание энергоносителей было только одним из звеньев грядущей трансформации мировой экономической системы. Государство всеобщего благосостояния, сформировавшееся на Западе после Второй мировой войны, постепенно стало все более и более дорогостоящим для буржуазии, особенно в условиях, когда затруднилась поставка ресурсов из стран третьего мира, а возможности модернизации «фордистской» конвейерной экономики подошли к своему пределу. Соответственно, к моменту нефтяного кризиса в западных экономиках существовали серьезные предпосылки для кризиса в целом, назревала стагфляция – сочетание быстрого обесценивания денег с экономической стагнацией. Инфляция еще сильнее ускорялась крупными денежными вливаниями со стороны правительств. И в условиях избытка денежной массы крупным западным банкам было крайне выгодно превращать эти обесценивающиеся средства в кредиты. Советскому Союзу же была нужна валюта, чтобы компенсировать недостаток продовольствия и предметов потребления.
В итоге стороны нашли друг друга. Западные инвесторы получили возможность вкладывать средства в мощную советскую промышленность, к тому же они могли быть уверены в возврате своих вложений из-за безупречной кредитной репутации социалистических стран. А СССР начал получать огромные доходы от подорожавшей нефти и вдобавок открыл себе доступ к очень дешевым кредитам. Таким образом для верхушки СССР открылась уникальная возможность для проведения новой индустриализации и перестройки всей системы экономических отношений за счет огромных сумм, которые советская экономика получала за счет нефти и дешевых кредитов. Однако на деле ситуация повернулась по-другому.
Кагарлицкий отмечает, что даже по официальным данным за 1970-75 объем советской внешней торговли вырос в 2.3 раза, что превосходило показатели любой послевоенной пятилетки. Даже если учесть значительную инфляцию того периода, то рост все равно впечатляет. Однако критически важной для будущего СССР стала структура этого растущего товарооборота. И главную роль в советском экспорте составляли отнюдь не высокотехнологичные товары, доля которых продолжила уменьшаться. А вот экспорт сырья и ресурсов рос впечатляющими темпами, составляя в 1970 году 15,6% советского экспорта, а в 1987 –уже 46,5%. А во ввозимой с Запада продукции , напротив, все большую часть стали составлять машины и оборудование. То есть стала намечаться тенденция, превращения экономических отношений СССР и Запада в отношения периферии, поставляющей ресурсы и центра, предлагающего высокотехнологичные товары. Разумеется, разворот был не моментальным, но тенденция становилась все более яркой. При этом экономическую политику обеспечения Запада сырьем и ресурсами активно использовали и другие страны СЭВ.
Сам по себе экспорт энергоресурсов нельзя назвать однозначным злом. Допустим, сегодня мы можем наблюдать, как такая развитая страна, как США активно работает над увеличением собственной нефтедобычи. Но вопрос состоит в том, на что тратятся заработанные деньги. А советская элита 1970-х годов выбрала самый простой и легкий в тактической перспективе путь – отказ от реформ, которые грозили большими социальными потрясениями и смягчение противоречий в обществе за счет потока нефтедолларов, который какое-то время казался нескончаемым. Вероятно дело здесь и в преклонном возрасте советского руководства и в том, как сильно СССР обжегся на реформах в Чехословакии и Пражской весне. Однако, решая тактические проблемы, такая стратегия не могла быть не тупиковой в стратегическом плане. Особенно учитывая, что экономические преобразования требовались СССР еще с конца 1950-х годов.
Поэтому можно согласиться с подмеченной Кагарлицким закономерностью, что сам по себе рост внешнеторгового оборота с Западом вполне мог бы быть не признаком кризиса, а наоборот успеха советской экономики – но при другой структуре товарооборота и при других целях, на которые тратились нефтедоллары. Конкретно же в ситуации 1970-х годов увеличивающийся товарооборот с Западом не был признаком увеличения конкурентоспособности советской экономики. Он стал средством консервации устаревающей системы управления и, одновременно, встраивания СССР, в международное разделение труда, причем отнюдь не на первых ролях. Скорее наоборот, именно с этого периода СССР начал постепенно терять свой статус второй в мире технологической державы. Кроме того и с мотивационной точки зрения легкая валюта оказывала негативное влияние на все свои советского общества. Зачем прикладывать какие-то усилия, оптимизировать и рационализировать, когда все можно просто залить потоком денег.
Причем необходимо отметить, что СССР не просто закупал на нефтедоллары дополнительные предметы потребления для населения. Начал увеличиваться и импорт машин и технологий, то есть советская экономика переставала быть абсолютно самодостаточной в технологическом плане. Кагарлицкий отмечает интересный факт, что возрастающая зависимость СССР от западных технологий была в первую очередь связана не со слабостью отечественной науки, а плохим управлением экономикой, когда перспективные разработки просто не шли в серию. Здесь можно вспомнить и очевидные примеры из истории автомобилестроения, и кибернетику, даже в оборонной промышленности случалось, что перспективные наработки ложились «под сукно». Представляется, что именно инерция бюрократической машины, ее все нарастающая энтропия замедляли советскую экономику куда больше, даже чем недовольство рабочих худшими, чем ан Западе условиями жизни или отсутствие у них мотивации работать лучше. Кроме того, так и не восстановилось сельское хозяйство, потерявшее слишком много ресурсов в ходе индустриализации и коллективизации. И для поддержания видимости роста уровня жизни Советскому союзу приходилось закупать на внешних рынках все больше продовольствия, в том числе и пшеницы, традиционного российского экспортного ресурса.
При этом Кагарлицкий отмечает, что, помимо прочего, сам факт превращения СССР в крупнейшего экспортера энергоресурсов, тоже требовал внушительных затрат