Материалистическая антропология К. Маркса

Введение

История царской, советской и современной России являет собой длинную череду «догоняющих модернизаций», ни одна из которых не увенчалась бесспорным успехом. В том числе и попытка
«построения коммунизма», неудачи которой задним числом поспешили записать и на счет классического марксизма. Последний не нуждается в оправданиях: идеи Маркса получили развитие в десятках блестящих трудов многочисленных представителей нео- и постмарксизма. Но настораживает упорство, с которым уже не одно десятилетие коммунистический проект Маркса характеризуется как деспотическая, антигуманная утопия. Здесь любопытна даже не «ирония судьбы»: то, за что некогда Маркс критиковал идеологов социализма и коммунизма, теперь инкриминируют ему самому. Привлекает внимание другое — недостаточность оснований для подобной оценки, чего авторы, судя по всему, не замечают. Ибо сплошь и рядом смешивают проблему истинности доктрины и созданного на ее основе прогноза с проблемой их научности.
Да, всемирная история во многом (но далеко не во всем!) разошлась с прогнозом Маркса, и его замысел грядущего общественного устройства в полной мере так и не был нигде осуществлен. Но причем здесь утопизм? Ведь утопичность концепции предварительного социального наб роска состоит отнюдь не в кажущейся неточности и нереализуемости, а в самом способе продуцирования. Суть которого — произвольное конструирование образа идеального социума [1], т. е. такое конструирование, при котором образ желаемого будущего подчиняет себе процедуры строгого анализа тенденций развития современности. А уж в чем в чем, но в произволе мышления, отсутствии аналитизма Маркса и Энгельса вроде бы упрекать нельзя. Или все-таки можно? Или все-таки коммунистический идеал, идеологические предпочтения доминировали в сознании революционных теоретиков?
Чтобы доказательно на это ответить, надо обратиться ко всему «пространству» текстов классиков в значительном временном интервале, прочувствовать их творчество в конкретном социокультурном, политическом и идеологическом преломлении, единстве внешних и внутренних детерминаций.
Исследования в области философии, методологии и истории науки свидетельствуют о преемственности в творчестве любого крупного социального мыслителя и ученого основных мировоззренческих идей, прямое и косвенное влияние которых со временем может ослабеть, но до конца не иссякает. Это особенно нужно иметь в виду, когда речь идет о человеке, параллельно работавшем в нескольких областях социального знания, поставленного на службу реальной политике. Безусловно, в тот или иной произвольно взятый момент жизни его теоретическая деятельность ценностно нагружена определенным философским, научным и политическим настоящим и прошлым, чье постоянное «давление» исследователь творчества К. Маркса должен учитывать. И несомненно, в каждом отдельном случае такое сделать не просто. Оттого неудивительно, что один из центральных для адекватного понимания классического марксизма вопросов — почему, будучи ученым-аналитиком, Маркс, тем не менее, занимался проектированием грядущего социально-экономического строя (ведь последнее с точки зрения науки XIX столетия представлялось бессмыслицей) — решался и решается неоднозначно.
Еще во времена СССР был выработан перечень ответов на данный вопрос в диапазоне от социально-психологических до некоторых теоретических аргументаций. Так, например, одни исследователи были склонны искать ответ в культурной трансляции — том влиянии, которое оказала «социалистическая» идеология раннего христианства на мировоззрение Маркса и Энгельса в юношеские годы. Другие ссылались на «революционный романтизм» творцов «Коммунистического манифеста». Третьи указывали на «давление потребностей политической борьбы», тогда как четвертые, обращаясь к марксистскому теоретическому гуманизму, в основание которого была положена идея «нормативности человеческой природы», апеллировали к «установке на потенциальную человечность». В наши дни к этим объяснениям добавляются мнения о неустранимости общественного идеала из когнитивной структуры любого социального проекта [3], о вере Маркса в осуществимость утопии при правильном выборе средств ее реализации [15] и ряд других. И в этом — драматизм ситуации. Ситуации, где ни один из факторов внут ренних и внешних влияний не может быть проигнорирован без риска огрубить картину действительного состояния дел.
Цель работы проанализировать материалистическую антропологию К.Макса
Задачи:
1. Изучить роль марксизма в развитии методологии истории и его актуальность для исторической науки
2. Рассмотреть материалистическую антропологи. К. Маркса в СССР

1. Роль марксизма в развитии методологии истории и его актуальность для исторической науки
В современной исторической науке существует необходимость в выработке такого метода научного поиска и изучения, который отвечал бы реалиям нынешнего состояния общества и системы научного знания. Перед учёными стоит проблема обобщения всего выработанного человечеством богатства средств и методов познания объективной действительности и применения полученного этим путём методологического инструментария к нашему времени, ведь история – не столько наука о прошлом, сколько, по мнению автора, наука о настоящем, являющемся результатом предшествующего развития человечества. Наибольшее соответствие данному подходу изложено в работах известных философов – Карла Маркса и Фридриха Энгельса, главной заслугой которых в рассматриваемой области является обоснование материалистического понимания истории.
При изучении марксистского подхода важно помнить, что «решающее значение для оформления мировоззрения Маркса и Энгельса имела философия Людвига Фейербаха» [1, с. 126]. Антропологический материализм Фейербаха, основанный на представлении о человечестве, как целом: «свободное от индивидуальной замкнутости, неограниченное существо есть не что иное, как род, открывающий бесконечность своей сущности в том, что он осуществляет себя в бесчисленном множестве разнообразных индивидов» [2, с. 151], явился основой для понимания человека, как «совокупности всех общественных отношений» [3, с. 386]. Такой гуманистический по своей сути взгляд, который сводится к восприятию человека, как «высшего существа для человека» и лёг в основу исторического материализма, научная ценность которого состоит в осознании главенствующей роли практической жизни человечества, ведь именно «изображение практической деятельности, практического процесса развития людей» [3, с. 404] является началом действительной науки.
Таким образом, можно говорить о том, что Маркс и Энгельс совершили настоящую революцию в методологии истории, впервые поставив во главу угла не абстрактные идеи, генерируемые человеческим разумом, а реальную практическую деятельность людей, их общественное бытие. Признание развития материального производства движущей силой всех общественных изменений позволило очистить историческую науку от мистицизма и идеалистических воззрений на объективные законы развития общества, как на что-то потустороннее, непостижимое. Марксизм показал, что ответ на все вопросы посюсторонний, кроющийся в земной жизни человечества.
Глобализация, ещё теснее связавшая все параметры современного нам капиталистического мира, приводит историческую науку к необходимости выработки цельного всеобъемлющего метода исследования объективной действительности. Мир, все его социально-экономические и иные образования следуют тенденции к интеграции. Этот процесс постепенно сводит все различия существующих ещё «социоисторических организмов» [4, с. 704] к минимуму, «горизонтальные связи», проявляющиеся именно в различиях этих отдельных образований друг от друга, ослабевают на фоне усиливающихся «вертикальных связей», что проявляется в обострении противоречий внутри мировой капиталистической системы: основного её противоречия и его производных, таких, как усиление эксплуатации периферии центром, трудящихся – нынешними хозяевами средств производства. Как никогда актуальным становится стадиальный подход к истории. Его наиболее осмысленной версией является теория общественно-экономических формаций, разработанная Марксом и Энгельсом в рамках исторического материализма. Несмотря на линейность данного вида «стадиального» подхода, «к настоящему моменту только одна из существующих стадиальных типологий общества заслуживает внимания – историко-материалистическая» [4, с. 731]. В условиях глобализации наиболее востребованным становится обновлённый «стадиальный» подход, который теперь должен также учитывать «неосновные социально-экономические типы» [4, с. 732], различия между которыми всё ещё сохраняются, а потому всё ещё оказывают влияние на систему в целом. «Новый вариант глобально-стадиального подхода – глобально-формационное понимание всемирной истории. Это современная, отвечающая нынешнему уровню развития исторической, этнологической, социологической и других общественных наук форма теории общественно-экономических формаций» [4, с. 741].
Именно в этом и состоит актуальность марксизма, как учения и как метода познания окружающей действительности. Маркс и Энгельс уже внесли огромный вклад в развитие исторической науки, но ещё большее значение для неё их идеи приобретают прямо сейчас. Именно материалистическое понимание истории должно явиться ядром, основой современной методологии этой науки.


2. Материалистическая антропология К. Маркса в СССР
Вполне очевидно, например, что работу «Гражданская война во Франции» [10], написанную как обращение к I Интернационалу, трудно правильно понять без учета той политической атмосферы, которая сложилась в Международном товариществе рабочих накануне франко-прусской войны и после поражения Парижской коммуны. До 1871 г. Маркс связывал судьбу Интернационала с развитием профсоюзного движения, и представители британских тред-юнионов в Интернационале наиболее последовательно из всех групп поддерживали его. Но события в Париже, мероприятия Коммуны были восприняты ими негативно. Следовательно, солидаризируясь с практикой коммунаров, Маркс осознавал, что своим произведением способен вызвать раскол. И в самом деле, Интернационал вскоре раскололся. Но именно эта работа сделала ее автора из не очень понятного прежде теоретика наиболее выдающимся деятелем революционного движения. Так что явно завышенную и исключительно положительную оценку Марксом всех действий Коммуны правомерно объяснить и солидарностью с потерпевшими поражение революционерами, и влиянием политических интересов. Сказанное относится и ко многим другим сочинениям основоположников марксизма, теоретические выкладки которых необходимо рассматривать в широком социально-политическом контексте.
Следует согласиться и с тем, что революционный активизм опирается на определенную моральную позицию. Установка на потенциальную человечность пролетарской революции привносила гуманистический смысл во всю практическую деятельность Маркса и оказывала значительное воздействие на итоги теоретической работы

. Но вряд ли это, как и проявление политических предпочтений, было решающим. Пожалуй, Маркс (в отличие, например, от Ленина) был прежде всего философом, ученым и лишь затем — политическим деятелем. В этом убеждают и его самооценка, и образ жизни, и свидетельства современников. В условиях, когда приходилось претворять в действительность вопросы политической стратегии и тактики, а значит — выбирать средства борьбы и союзников, Маркс в конечном счете всегда ставил их решение в зависимость от своих теоретических (философских, политэкономических и иных) взглядов.
Впрочем, данная тема заслуживает специального исследования. Здесь она затрагивается в самом общем виде и только для того, чтобы избежать односторонности. Интересует же нас в первую очередь другое: не столько соотнесение внешних (экстранаучных) факторов с процессом концептуализации идеи коммунизма в творчестве Маркса, сколько раскрытие теоретических импульсов, определивших внутреннюю логику этого процесса.
Важно учесть, что формирование классического марксизма оказалось тесно связано лишь с одним, философским, течением в русле европейской коммунистической мысли.
Начало творческой биографии Маркса пришлось на период, который был ознаменован расцветом коммунистических концепций в Англии, Франции и Германии. Но в силу особенностей исторического развития ком мунистическая мысль в этих странах существенно не совпадала по своим теоретическим истокам. В отличие от Англии и Франции, где идеология коммунизма формировалась под определяющим влиянием экономических и политических учений, коммунизм в Германии 1840-х гг. сложился в качестве философской доктрины, основные положения и выводы которой следовали из комплекса представлений об историческом прогрессе как последова тельном отрицании в настоящем и будущем всех предшествующих состояний общества. А это, между прочим, определяло возможность немецкого коммунизма находиться на самых «левых» позициях в области разработки экономического и социально-политического аспектов учения.
В статье для газеты New Moral World, написанной Энгельсом в октябре 1843 г., содержится важное замечание, весьма точно характеризующее если не всю группу младогегельянцев, то, по крайней мере, его самого и Маркса: «Немцы — нация философская, они не пожелают, не смогут отказаться от коммунизма, раз он покоится на здоровых философских основах, в особенности, когда он является неизбежным выводом из их собственной философии... Наша партия должна доказать, что либо все усилия немецкой философской мысли от Канта до Гегеля остались бесполезными и даже хуже, чем бесполезными, либо их завершением должен быть коммунизм; что немцы должны были отречься от своих великих фило софов, чьи имена составляют их национальную гордость, либо признать коммунизм. И это будет доказано» [17. С. 540].
Так и случилось. И в начале 1840-х гг., и позже Маркс и Энгельс оставались верны задаче философского обоснования возможности реализации глобального гуманистического проекта: освобождения человечества от власти им же порожденных, но чуждых ему структур мышления и бытия. Продолжая линию теоретического обсуждения проблемы осуществления политических прав и свобод человека, Маркс связывает ее с переосмыслением диалектики соотношения гражданского (буржуазного) общества и государства. Вопреки Гегелю, который считал, будто бы первое (сфера частного интереса) является продуктом отчуждения второго (сферы всеобщего интереса), он доказывает, что как раз частный интерес диктует свою волю государству, и гражданское общество определяет его (государства) природу. Вот почему расчеты только на политическую эмансипацию индивида как средство его освобождения неосновательны в силу классового характера имевшихся до сего дня любых политических революций, не затрагивавших самих устоев современного общества и государства и потому не могущих обеспечить общечеловеческую эмансипацию.
В действительности, констатирует Маркс во Введении «К критике гегелевской философии права», демократическая правовая форма современного государства — лишь маска, лицемерно скрывающая и монополизацию властных функций отдельными группами (выдающими свой частный интерес за всеобщий), и фактическое неравенство между имущими и неимущими [11. С. 425—426]. Поэтому, продолжает он, политическая эмансипация общества должна быть доведена в ходе революции до социальной эмансипации. Именно пролетариат — тот класс, который может осуществить «радикальную революцию» и «общечеловеческую эмансипацию».
Как констатировал Маркс, демократическая правовая форма современного государства — лишь маска, лицемерно
скрывающая и монополизацию властных функций отдельными группами (выдающими свой частный интерес за всеобщий), и фактическое неравенство между имущими и неимущими.
Способность этого класса к радикальному освободительному прорыву в будущее гарантирована, по мнению Маркса, его объективным положением: это класс гражданского общества, который уже не есть класс гражданского общества, это класс, скованный радикальными цепями и универсальным страданием. Его появление возвещает фактическое разложение существующего миропорядка. И требуя «отрицания частной собственности, пролетариат лишь возводит в принцип общества то, что общество возвело в его принцип, что воплощено уже в нем, в пролетариате, помимо его содействия, как отрицательный результат общества» [11. С. 428]. Специфика исторического развития Германии, заключает Маркс, состоит в том, что здесь революционный переворот не осуществим без овладения философией: «Основательная Германия не может совершить революцию, не начав революции с самого основания. Эмансипация немца есть эмансипация человека. Голова этой эмансипации — философия, ее сердце — пролетариат. Философия не может быть воплощена в действительность без упразднения пролетариата, пролетариат не может упразднить себя, не воплотив фило софию в действительность» [11. С. 428—429].
Эти выдержки рассеивают расхожее заблуждение, будто бы основополагающие представления классического марксизма являются итогом исключительно конкретного научного анализа современной ему действительности. Задолго до «Манифеста Коммунистической партии» Маркс и Энгельс формируют гуманистическую программу, в соответствии с которой поступательное движение человечества к подлинной свободе мыслится посредством не буржуазно-демократической, а пролетарской революции, отрицающей и буржуазную демократию, и буржуазное правовое государство и, естественно, гражданское общество как не обеспечивающие пролетариату (ни кому бы то ни было) свободу в качестве «родового>, а не «частичного> индивида. Как видим, принципиальное философское обоснование коммунистической идеи в 1842—1843 гг. предшествует развернутым собственно научным аргументам и определенно превалирует над ними.
Интерес Маркса к проблематике отчуждения не случаен. Он, главным образом, связан с попыткой обосновать принципиальную возможность достижения такого этапа в жизни человечества, на котором была бы реализована высшая степень исторической свободы: переход к способу развития, когда индивидуальность каждого не подавляется и когда не общественные отношения господствуют над людьми, а люди «господствуют над случайностью и отношениями». Отмеченная еще Гегелем парадоксальность истории заключается в постоянном воспроизводстве ситуации, в которой отдельные личности и большие массы людей, эти «творцы истории», воистину «не ведают, что творят». Подлинный исторический смысл, общественные последствия преобразующей социальную реальность деятельности ускользают из-под контроля индивидуального и массового сознания. Для философски мыслящих людей проблема состоит даже не в констатации этого очевидного факта. А в выяснении вопроса: является ли ситуация неконтролируемости людьми изменений, продуцируемых ими же негуманных форм общественного бытия, атрибутивной характеристикой истории, или же ее существование связано лишь с определенным типом общественного развития, который в самом себе содержит объективную возможность диалектического «снятия»? И что необходимо предпринять, чтобы эта возможность реализовалась?
Именно эти вопросы интересовали Маркса, и он обсуждал их на протяжении всей жизни. Со временем изменяется лишь способ и, естественно, язык обсуждения: с высоты предельных абстракций и рассуждений о родовом единстве всех людей философская мысль спускается на грешную землю и ищет опору в социологических и политэкономических аргументах.
Современные критики, квалифицирующие коммунистический проект как утопию, поступают некорректно, странным образом «забывая» о серьезных обоснованиях, данных ему Марксом в своей политэкономии и общесоциологической концепции, в теориях, чье появление поистине знаменовало собой громадную веху общественной мысли XIX столетия. Игнорировать это обстоятельство, «отлучать» Маркса от науки было бы по меньшей мере опрометчиво.
Действительно, свою творческую деятельность Маркс начинал как «чистый философ». Но он был немецким философом, традиционно стремящимся к научности доказательств и выводов. Философия, по Марксу, не может быть ничем иным, как критической рефлексией над утвердившимися формами знания. Это побуждало его постоянно подвергать пересмотру исходные, фундаментальные положения наук об обществе. И если согласиться с тем, что каждый новый этап в развитии науки начинается с выработки новых оснований, то становится понятным, почему, зародившись в лоне философии истории, идея поступательного движения общества к коммунизму впоследствии принципиально не могла быть исключена из общесоциологической (формационной) концепции марксизма.
Суть дела заключается в той особой роли, которую играет философия в развитии общественно-научного знания, да и науки в целом. Будучи теоретической формой мировоззрения, она не только выступает ведущим фактором в системе оснований специального исследования, выполняя обосновывающую и деструктивно-конструктивную функции и в отношении доминирующего типа рациональности, и в отношении общей картины социального мира, но и является связующим звеном с господствующими в данный исторический период в данном обществе ценностями [6].
Используя категориальный аппарат современной философии и методологии науки и рассматривая марксизм в интеллектуальном и социокультурном контексте XIX в., правомерно говорить о наличии в его структуре новых (общей и специально-научной) картин социального мира, их взаимной координации. Можно даже усилить этот тезис и констатировать (как, например, М. К. Мамардашвили) формирование в нем нового, неклассического, типа научной рациональности, который затем, независимо от марксизма, в начале XX столетия будет выработан естествознанием в связи с открытием физикой «парадоксальных объектов» микромира. Но очевидно, что приоритет открытия и квалифицированного обсуждения законов поведения объектов подобного, «свободно-волевого», рода принадлежит философии Маркса. Последняя, осваивая объективную диалектику истории, вырабатывает такую картину социума, для которой общественная и индивидуальная свобода так же имманентна, как и развитие; идея освобождения человека и приближения коммунизма как социальной формы ее воплощения служила одним из ведущих ценностных регулятивов прогрессивной западноевропейской мысли