Художественная литература как вид исторического источника

Введение
Актуальность исследования. Подобрать события, выстроить их по нарративному замыслу, сосредоточить рассказ на конкретном человеке,– достаточно ли этого, чтобы история стала художественным произведением? Где граница между ними, есть ли она вообще? Теоретические мысли просто обступают, когда начинаешь углубленно мыслить обычные, казалось бы, вещи. Исторические художественные произведения, научное выделение которых связано с рационализацией филологии и поиском новых – тогда уже идейных схем нормативности красного писательства. Собственно, проблема заключается в цели употребления номена «исторический», в том, что именно мы хотим подчеркнуть в произведении, называя его историческим, какую черту обозначить этим термином, что ее нет в произведениях «неисторических». Научная актуальность изучения исторического значения художественной литературы определяется необходимостью комплексного, междисциплинарного исследования отечественной литературы как исторического памятника духовной культуры.
Все вышесказанное обусловило выбор в качестве объекта исследования определение художественной литературы как вида исторического источника.
В качестве источников к данной теме использованы произведения русских авторов, творящих как в историческом, так и фантастическом жанре.
Прежде всего, необходимо отметить как пример исторического романа произведение Л.Н. Толстого «Война и мир».
Исторический роман – это сложное и уникальное историческое и, в какой-то степени, историографическое явление, он остается наименее исследованным и в плане его содержания и формы, и с точки зрения его специфических особенностей и функций. Исследуемый жанр функционально
концентрируется на исторической памяти. Одним из первых на это обратил внимание Платон. Он говорил, что «забвение есть исчезновение памяти», а
память квалифицирует как «сохранение ощущений». «Память направлена на то же, на что направлены ощущения, и связанные с этими ощущениями впечатления кажутся мне как бы записывающими в нашей душе соответствующие речи. И когда такое впечатление записывает правильно, то от этого у нас получается настоящая мысль и настоящая речь; когда же этот наш писец сделает неверную запись, выходят речи, противоположные истине». Более того, Платон обращал внимание на важную функцию – времени. Время прошедшее, настоящее непременно порождает размышления человека (читателя) и о будущем. Философ считает, что с будущим связываются ощущения и содержание человеческих надежд: «...мы на протяжении всей жизни оправдываем надежды».
В отличие от Платона Аристотель говорит об особых функциях истории и особенностях исторической памяти в самом процессе художественного творчества : «... задача поэта – говорить не о том, что было, а о том, что могло бы быть, возможно в силу вероятности или необходимости. Потому что историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозой,... - нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой о том, что могло бы быть. Поэтому поэзия философичнее и серьезнее истории, потому что поэзия больше говорит об общем, история – о единичном. Общее есть то, что по необходимости или вероятности такому-то [характеру] следует говорить или делать то-то; это и стремится [показать] поэзия, давая [героям вымышленные] имена. А одиночное - это, например, что сделал или испытал Алкивиад».
Тенденции, которые чувствовал Аристотель в развитии истории и литературы, легли в основу жанра исторического романа, - это и перспектива раскрытия истории через призму художественных текстов и художественного вымысла, который дополняет реальная жизнь, а также наличие вымышленных персонажей, чем, кстати, воспользовался в своем творчестве, в первую очередь В. Скотт, и мысль о том, что художественное мышление расширяет диапазон исторических знаний.
На развитие жанра исторического романа значительно повлияли литературно-критические статьи и рецензии В.Г. Белинского. Главной функцией исторического романа критик считал «сближение искусства с жизнью, выдумки - действительностью». Анализируя исторические романы Загоскина, Масальського, Лажечникова и других романистов 30-х годов, требовал от них «исторической истины». В XIX в. В.Г. Белинский ближе подошел к сущности жанра исторического романа. Ученый заметил, что в романах В.Скотта критика ценила только «историческую искренность нравов и костюмов», «тогда как дело заключалась прежде всего в верности действительности, в живом и правдоподобном изображении лиц, умении все построить на игре страстей, интересов и взаимных отношений характеров».
М.А. Добролюбов в статье «О русском историческом романе» сказал о системе функций исторического романа. Критик пишет, что главная задача исторического романа – «оживить мертвую букву летописного сказания, вдохнуть живую душу в мертвый скелет подобранных фактов, осветить лучом поэтического понимания исторически темную эпоху, представить частную внутреннюю жизнь общества, о котором история рассказывает нам только внешние события и отношения». Говоря о разнице между историческим романом и романом о современности, он отмечает, что автор исторического романа «не может на собственное усмотрение изобретать и вводить сюда все, что может служить улучшением высказывания и представление взятой им идеи», что он «должен быть преданным не только потому, что может быть или бывает, но потому, что действительно было и было таким, а не иным образом». Критик предостерегает художника от перевода исторических документов, поэтому писателю уместно внести в историю свой вымысел, но вымысел этот построить на истории, вывести его из естественного движения событий.
Таким образом, авторами, исследовавшими тему исторической художественной литературы подчеркивается значимость этого жанра в искусстве.
Историческое художественное произведение не всегда соответствует действительности, а может сопровождаться вымыслом автора, который спустя некоторое время может воплотиться в действительность. Именно поэтому в работе рассматриваются произведения русских авторов фантастического характера, в основном жанра утопии и антиутопии. Источниками к этому разделу работы являлись: Н. В. Гоголь «Вечера на хуторе близ Диканьки», Булгаков М. «Мастер и Маргарита», М. М. Щербатов «Путешествие в землю Офирскую», А. Д. Улыбушев «Сон», В. Кюхельбекер «Европейские письма», Ф. Булгарин «Правдоподобные небылицы или странствия по свету в двадцать девятом веке», Невероятные небылицы, или путешествие к средоточию земли», В. Ф. Одоевский «4338 год», «Город без имени», Н. Г. Чернышевский «Что делать?», М. Достоевский «Подросток», «Сон смешного человека», М. Е. Салтыков-Щедрин «Сон в летнюю ночь», «Скрежет зубовный», «История одного города», Н. Д. Федоров «Вечер в 2217 году», Сергей Шарапов «Через полвека», А. Богданов «Красная звезда», Е. Замятин «Мы».
Жанр утопии и антиутопии рассматривался и в публикациях литературных критиков: Привалова М. В. «Русская социальная утопия XVIII века и первой половины XIX (на материале произведений А. Радищева и М. Щербатова)», Шестаков В. П. «Эсхатология и утопия: очерки русской философии и культуры», Солодский Б. С. «Русская утопия XVIII века и нравственный идеал человека», Тараканова А. Д. «Русская литературная утопия второй половины XVIII века». Основная идея этих публикаций заключается в том, что жанр фантастической утопии и антиутопии выступает как образ будущего.
Все это обусловило выбор в качестве предмета исследования в данной работе определение художественной литературы как исторического источника и образа будущего.
Хронологические рамки предмета исследования включают период начало XIХ в., который характерен зарождением в русской литературе жанра утопии – верхняя граница. Нижняя граница исследования – начало ХХ века.
Территориальные рамки исследования включают территорию России периода начала XIХ в. – начала ХХ века, как с точки зрения основного содержания выбранных для исследования произведений, так и с точки зрения подданства их авторов.
Целью данной работы является исследование художественной литературы как отражение исторического сознания и формирования образа будущего.
Для достижения данной цели необходимо решить следующие задачи:
– охарактеризовать взаимодействие и взаимовлияние истории и литературы;
– проанализировать произведение Л.Н. Толстого «Война и мир» как исторический источник;
– определить жанровую природу фантастики;
– исследовать утопии и антиутопии как образ будущего.
Методологической основой исследования является современная теория познания, объясняющая развитие научного исторического познания как объективного процесса, который основывается на принципах научности, системности, историзма, всесторонности, объективности и реализуется в форме субъективной познавательной деятельности исследователей.
В качестве методов исследования избираются: внутренняя и внешняя критика источника; информационно-содержательный анализ текста источника, предусматривающий выявление и классификацию непосредственной информации об исторических событиях; сравнительно-сопоставительный анализ, а также методы источниковедческой типологизации и периодизации.
Поставленные цели и задачи обусловили структуру работы. Она включает введение, где формулируются цель и задачи исследования; две главы, первая из которых посвящена исторической литературе; а вторая глава содержит понятие и природу фантастического жанра литературы; список использованных источников и литературы.
Глава 1. Историческая литература как отражение исторического сознания
§ 1. Взаимодействие и взаимовлияние истории и литературы
Взаимодействие истории с литературой имеет давние традиции и множество точек соприкосновения. Не случайно, в структуре образования история и филология нередко объединялись под одной крышей (например, до 1934 г. в составе Санкт-Петербургского университета функционировал историко-филологический факультет). Традиционно история, вместе с литературоведением и искусствоведением, причислялась к гуманитарным наукам.
Первое, что сближает историю с литературой — это форма изложения. Изначальное значение слова «история» — рассказ. У античных историков была собственная муза (Клио), свое место в читательской культуре и набор риторических и стилистических приемов, овладение которыми и было главной задачей начинающих историков. Наиболее характерная литературная форма исторического труда — описание. Нарратив как форма изложения, характерная и для исторической науки, и для художественной литературы, во многом объясняет привлекательность исторических трудов для читателя. В XIX в. историки-романтики — Ж. Мишле, Т. Карлейль и др. — пользовались широким успехом у читающей публики во многом за счет того, что ввели в практику исторического сочинения риторику художественной литературы. Вышедшие в 1818 г. первые восемь томов «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзина за три недели были распроданы в количестве 3000 экземпляров.
С другой стороны, одним из аспектов литературного романтизма стал историзм, который Д. Тош оценил как научное выражение «помешательства» на прошлом. В. Скотт, В. Гюго, Новалис и др. сформировали у широкой публики небывалый интерес к прошлому, особенно средневековому. Не случайно XIX столетие получило название «век истории».
Постепенно, по мере развития методологии исторического анализа литературное мастерство перестает считаться одним из важнейших качеств историка. Владение источниками, исследование оказались противопоставлены писательству. Тем не менее, история остается «гибридной» дисциплиной, сочетающей свойственные науке технические и аналитические процедуры с воображением и стилем, присущими литературе. Не случайно лучшие в литературном отношении образцы научных исторических сочинений входят в круг досугового чтения образованных людей.
Другой аспект взаимодействия истории и литературы связан со спецификой источниковедческого анализа. Текст всегда был и остается главным историческим источником. От правильного понимания текста и контекста, источника и знания, которое исследователь использует для его интерпретации, зависит возможность достижения конструктивного результата в исторической науке. Современное источниковедение существенно расширило спектр изучаемых источников и обновило приемы и методы их критики.
Сегодня исследователи особое внимание обращают на эгоисточники — переписку, дневники, мемуары, раскрывающие характер и мысли человека. Художественная литература также получила статус высокоинформативного исторического источника. Она позволяет проникнуть в интеллектуальную и социальную среду, в которой жил автор, а зачастую содержит и яркие описания его окружения. Далеко не всегда в художественном тексте есть прямое указание на те или иные исторические события. Скорее можно говорить о некоторых отпечатках, приметах, образах истории.
Значимость и информативность художественной литературы как исторического источника сегодня не вызывает сомнений. Важнейшим условием эффективного использования литературных текстов в исторических исследованиях является их изучение в широком социальном контексте. Помещая литературное произведение в исторический контекст, мы понимаем, например, что лирические строки М. Светлова в стихотворении «С извозчиком» («В небесах просторней и лучше... / Скоро Ваня, скоро, дружок, / Ты засядешь воздушным кучером. / Будешь править рысцой на закат / Голубой, немощеной площади, / Поплетутся вперед облака / Вместо зада бегущей лошади») имеют прямое отношение к проводившейся в 1923 г. кампании в поддержку Воздушного флота (1923 г.). Гораздо яснее та же кампания запечатлена в «Агитаторе» М. Зощенко: «Скажите мужичкам: вот, мол, авиация развивается… Может, мужички на аэроплан сложатся». «Агитация» в исполнения героя выглядела таким образом: «Так вот, этого… сказал Косоносов, авияция, товарищи крестьяне… Как вы есть народ, конечно, темный, то, этого, про политику скажу… Тут, скажем, Германия, а тут Керзон. Тут Россия, а тут… вообще… Строят еропланы и летают после. По воздуху то есть. Ну, иной, конечно, не удержится бабахнет вниз. Как это летчик товарищ Ермилкин. Взлететь взлетел, а там как бабахнет, аж кишки врозь… А то раз у нас корова под пропеллер сунулась. Раз-раз, чик-чик и на кусочки. Где роги, а где вообще брюхо разобрать невозможно».
В последние годы историография все чаще обращается не к «вершинам» литературы и искусства, а к свидетельствам рядовых участников исторических событий, облеченным в литературную форму. Исследователи ХХ века отмечают феномен массового пролетарского творчества, в котором отразились характерные черты общественных настроений, господство штампованных и клишированных образов времени. Страсть в «писательству» охватила в то время многих рабочих, став результатом изменений в их политическом и общественном положении.
В корявых, но очень искренних виршах самодеятельных поэтов виден коллективный автопортрет «простого человека», который «университетов не кончал», но все видит и понимает лучше любого грамотея-интеллигента. В таких сборниках, как «Ленин в поэзии рабочих» (Л., 1925), «Октябрь в клубах» (М., 1924), «Октябрьские всходы» (Л., 1925) и др. мы найдем множество с трудом зарифмованных строк, в которых отражены и политические представления «передовых» рабочих, и их литературные вкусы. Легко прочитываются в этих произведениях и обстоятельства повседневной жизни: «За месяц честного труда / Зарплата в боковом кармане. / Иду домой. Но вот беда / Пивная вывескою манит»; «В чаду проклятом, смрадном, черном / Компрессовый клапан шипит, грохочет в едком дыму, / Гудит в печах ворвавшийся с огнем мазутный воздух / И лижет штамп, лежащий на поду».
Человек склонен, выстраивая собственный сюжет, подбирать события-примеры в угоду собственным потребностям и вопросам, ведь и сами эти вопросы, и ответы на них – плод его сознания. Автор, ученый-историк и читатель способны поставить похожие вопросы и дать на них похожие ответы – так по крайней мере существуют общие для человеческого мышления механизмы восприятия явлений мира и их мысленного, логического или абсурдного, упорядочения. Поэтому и поиск таких закономерностей, поиск духовной поддержки не напрасен.
Поэтому, можно говорить, что результат исторического научного мышления - исторический рассказ и отдельные результаты художественного словесного творчества объединяет определенная функция. А потому, выделяя исторические художественные произведения среди других, следует признать за ними, прежде всего, особую функцию, особый механизм порождения или источник художественного содержания, которые отсутствуют в других произведениях.
С системной точки зрения существующие попытки обособления исторических произведений не являются совершенными и продуктивными. Признание их как произведений особой тематики (по линии тематической [роман] – семейный, приключенческий, научно-фантастический, социально-бытовой, исторический, философский, утопический (и антиутопический), биографический, детективный) нарушает логические принципы разделения понятий

. Частый тезис о том, что в исторических произведениях изображены конкретные события прошлого, не является определением их характерного признака - во многих «неисторических» произведениях такие события изображены для фона или передачи колорита эпохи.
Возникает замкнутый круг: какие-то произведения получают название «исторических», потому что они резко контрастируют с произведениями своего времени, в дальнейшем к этой группе добавляются другие произведения, более позднего и раннего продуцирования, на основании сходства признаков, но не на основании их принципиального, сущностного отличия, что ведет к стиранию жанровых границ, прежде всего в научном сознании. К сожалению, эта ситуация характерна для большинства случаев жанровых дефиниций.
Поэтому, системный взгляд требует признания историчности художественного произведения как особой его потенциальной функции, соотносимой с функцией исторического повествования, прежде всего, познавательной. Вместе с тем системный взгляд требует не применять на этом этапе оценочных характеристик, связанных с достоверностью, точностью, правдивостью и подобными критериями научных исторических исследований.
Во-первых, факт, событие, документ – это еще не история. Более того, что они принадлежат не только истории как науке. Именно поэтому художественное произведение, что так или иначе имеет документальный базис, не обязательно является историческим; зато произведение, лишенное такой почвы, но потенциально пригодное к выполнению названной функции, следует квалифицировать как историческое.
Во-вторых, сугубо нормативный подход и требование называть историческими исключительно достоверные произведения, правдивые, документальные ставят под сомнение саму возможность проверки этих качеств, ведь история, несмотря на научную объективность, имеет склонность менять свои взгляды и оценки. И это происходит не только по конъюнктурно-политическим причинам – эволюция науки, открытие новых фактов, документов, так называемое расширение исторического сюжета, совершенствование представлений о принципах и закономерностях общественного прогресса тоже вносят свои коррективы. А значит, и классифицированы в такой способ художественные произведения будут активно менять свою жанровую принадлежность, что, конечно, недопустимо.
В-третьих, привлекают внимание произведения, призванные создать или, наоборот, деконструировать политико-исторические мифы. Попадая в благоприятные общественные условия, они получают научную почву и с точки зрения нормативного становятся историческими; в других условиях, подвергнутые запрету, они перестают быть историческими из того же нормативного взгляда. Так, в определенной степени меняется их функционирование, процесс создания художественного, ведь меняется перципиент. Но все же сущность, их потенциал неизменны, и одной лишь рецепцией объяснить такие изменения невозможно.
С точки зрения же системного подобные произведения (скажем, Гоголь «Тарас Бульба») следует однозначно квалифицировать как исторические по их способности отвечать на вопрос, что и как то было, а главное – почему было именно так; вопросы, присущие именно исторической науке.
Здесь есть опасность свести историчность художественного произведения к его познавательности, упредить которую можно, лишь указав на некорректность видения в художественном произведении источника «интересной и жизненно важной информации». Литература, даже оперируя фактами, не ставит целью их освещение, описание или доказательство; ее цель - создание художественного содержания, неинформативного по своей природе в противопоставление науке и практике. Познавательная ценность художественного произведения может актуализироваться только в пределах его коммуникативного характера, как восприятие, или же как результат дополнительного, нехудожественного его функционирования, о чем, собственно, и речь идет, когда ставится вопрос историчности.
Однако специфическое функционирование художественного произведения невозможно без распознавания его потенциала, и сейчас фактическую роль имеет играть система признаков - часто воспринимаются за особые характеристики исторических произведений. Самой яркой, конечно, является триада «факт, лицо, общественность», часто определяемая как главный предмет исторической науки. Речь идет о конкретных событиях прошлого, выдающихся исторических личностях (даже в вальтерскоттовских романных структурах) и политических, общественно важных конфликтов. Исторические произведения разных жанров, эпох, национальных традиций могут иметь отличные комбинации маркеров, ведь имеют отпечаток уникального авторского и читательского сознания.
Главное, что такое произведение через систему маркеров, принятых и понятных в тандеме «автор – читатель», способно и стремится выполнять функцию исторического повествования, порождающего особый способ созидания художественного содержания, признаками которого являются: исторический фон или колорит актуализируется в сознании и отражается на восприятии сюжета и образов; выдающиеся исторические события подаются из-за событий в жизни «маленького человека», что соотносится с художественной дилеммой характерного типового; на основе художественного построения утверждается, творится или ломается политически-идеологический миф и тому подобное.
Подводя итоги параграфа, можно сделать вывод о том, что, что многие современные исследователи находят информацию, содержащуюся в художественных произведениях, особенно если речь идет о литературе уже прошедших для современности веков, значимой, объективной, способной расширить и дополнить сведения, полученные из традиционных видов источников. Благодаря использованию художественных текстов в исторических исследованиях, мы получаем более полное знание о повседневности прошлого и различных ее проявлениях, в том числе о культурных традициях и жизненном укладе.
§ 2. «Война и мир» как исторический источник
Роман «Война и мир» – одна из вершин мировой литературы – внес громадный вклад в дело исследования Отечественной войны 1812 г. Не будет преувеличением сказать, что в течение последних 140 лет для сотен миллионов жителей России именно он был главным источником их представлений о героической эпохе начала XIX в.
Как известно, Л.Н. Толстой мало работал с источниками и плохо знал изображаемую эпоху, что подтверждают такие компетентные очевидцы, как издатель «Русского архива» П. Бартенев, писавший, что «граф Толстой вовсе не изучал историю великой эпохи: как и вообще он не давал себе труда усидчивой постоянной работы: можно сказать, что он постоянно захлебывался воображением». «В совершенном непонимании 1812 года» упрекал Толстого беседовавший с ним М.И. Муравьев-Апостол.
Множество резко критических откликов на историческую канву романа подтверждают, что степень соответствия изображаемых автором событий 1805- 1812 гг. фактам, зафиксированным в источниках, выражаясь академично, не слишком невелика.
Поначалу Толстой писал, что «не Наполеон и не Александр, не Кутузов и не Талейран будут моими героями, я буду писать историю … людей, не имевших тех недостатков, которые нужны для того, чтобы оставить следы на страницах летописей… Люциан Бонапарт был не менее хороший человек, чем его брат Наполеон, а он почти не имеет места в истории. Сотни жирондистов, имена которых забыты, были еще более хорошие люди. Сотни и тысячи не жирондистов, а простых людей Франции того времени были еще лучшими людьми. И никто их не знает. Разве не было тысяч офицеров, убитых во времена войн Александра, без сравнения более храбрых, честных и добрых, чем сластолюбивый, хитрый и неверный Кутузов?».
Как точно заметил Б.М. Эйхенбаум (его труды о Л.Н. Толстом, на мой взгляд, до сих пор остаются непревзойденной вершиной литературоведения) здесь исторические деятели осуждены с моральной точки зрения – то есть с самой важной для Толстого позиции.
Толстой читал лишь два критических отзыва о романе участников Отечественной войны 1812 г. – князя П.А. Вяземского и А.С. Норова. П.Б. Бартенев из деликатности опубликовал третий, самый жесткий, написанный П.С. Деменковым, уже после смерти писателя. Деменков, в частности, считает, что не может «не иметь… и своего права, отбросив в сторону утонченную вежливость, выразиться с равною автору бесцеремонностью, что злобно сатирическое сказание его о нашем 1812 годе, втиснутое в сочинение «Война и мир» есть просто какая-то хаотическая и антипатриотическая сказка, хотя очень искусно составленная». Он «чувствует себя глубоко оскорбленными подобным глумлением над» 1812 г. и квалифицирует описание Отечественной войны в романе как «чистый пасквиль, стремящийся превратить славную эпоху в какую-то фабулу-сказку-легенду».
«Война и мир», построенная на «исторических преданиях» больше, чем на документах, «исторически неверная» и стала «сказкой, возбуждающей народное чувство» и сознательно противопоставленной профессиональным научным трудам. Дело в том, что, что для массовой исторической, культурной (как ее не назови) памяти народа важно не соответствие тех или иных фактов источникам, исторической правде. Важна «красивая сказка», удовлетворяющая базовым запросам национального чувства, или национального самолюбия. Нужно ощущение победы, ощущение того, что мы самые сильные, что мы сделали то, что не смогли сделать другие и т.д.
Со школьной скамьи на всю жизнь запоминается емкий образ «дубины народной войны» и слова о народе, не отдавшем шпаги. И читателям нет дела, что испанцы никому шпаги не отдавали на протяжении четырех лет и что партизанское движение в 1814 г. было и во Франции, однако «там не было русских пространств».
Читатель выносит из романа все то, что чувствовал сам автор в момент его написания. Это, прежде всего, осознание уникальности сопротивления русского народа нашествию. Россия в одиночку выстояла против всей Европы во главе с Наполеоном и тем самым «спасла Европу». В России оказались невозможно то, что повсеместно наблюдалось в Европе – позорная капитуляция армии, как это было в Австрии, сдача крепостей с многотысячными гарнизонами кавалерийским частям, как это было в Пруссии
Это одновременно также и осознание того, что победа в Отечественной войне 1812 г., – заслуга исключительно русского народа в целом, его высокого духа, однако сугубо русского народа, без всяких там немцев. При этом поразительные успехи русского народа и его преимущества перед европейцами прямо связываются Толстым с тем, что он живет по инстинкту, живет чувствами. Моральная, нравственная победа в Бородинской битве и в Отечественной войне 1812 г. в целом – прямое следствие нравственного превосходства русского народа над врагами в целом.
И здесь можно увидим антитезу «европейское просвещение» – «российское варварство», точнее, истинного и ложного просвещения. Уже в публицистике 18121813 гг. отмечалось, что российское «варварство» оказалось более приспособленным для защиты Отечества, чем европейская культура.
В определенном смысле применительно к 1812 г. можно говорить о двух взаимосвязанных уровнях героизации войны, прочно установившихся уже в первые месяцы после гибели нашествия Наполеона. Первый из них соответствовал ощущению невероятной победы, одержанной Россией в 1812 г. Тут прославлялась, прежде всего, Россия как страна в целом – в рамках того, что именуется официальной версией войны. Второй уровень удовлетворял естественной потребности населения страны в персонификации этого ощущения, в создании пантеона героев, сыгравших наиболее заметную, важную роль в борьбе с врагом.
Толстой радикально переформатировал миф об Отечественной войне 1812 г. сохранив и возвеличив «первую героизацию» за счет резкого усиления таких ее компонентов как «народная война», ксенофобия, национализм и антиевропеизм. Героем стал весь русский народ – русский по крови и вне зависимости от социального положения.
При этом он почти совершенно уничтожив «вторую героизацию» в обычном понимании, – развенчав Александра I и «так называемых героев 12-го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей».
Однако поскольку Толстой писал «красивую сказку», а в сказке все же должны быть действующие лица важные в большей и важные в меньшей степени, то, сделав вместо разжалованных героев, главным героем русский народ в целом, он назначил главного специалиста по содействию историческому фатализму – Кутузова, которому помогают Дохтуров и Коновницын.
Подводя итоги параграфа, можно сделать вывод о том, что что роман, фактически фальсифицировавший историю Отечественной войны 1812 г. и подвергшийся весьма жесткой критике в исторической своей части, в определенной мере увенчал дело возвеличивания подвига русского народа в 1812 г. и стал историческим памятником даже большего значения, чем Александрийская колонна, Триумфальные арки и Военная галерея Зимнего дворца.
Подводя итоги главы, необходимо сделать следующие выводы. Формирование мировоззрения человека тесным образом связано с его размышлениями над путями исторического развития своей родины и других стран, с определением его отношения к наследию прошлого и к окружающему его настоящему. Одним из источников позитивного, гармонизирующего наполнения массового исторического сознания может стать достойная историческая художественная литература. Особенно наглядно это демонстрирует русская классическая литература, которая с помощью средств художественной образности философствовала об эпохальной сущности мировой и отечественной истории, ее движущих силах и векторах развития, о многих других вопросах, решаемых философией истории. Склонность к историософской рефлексии, особый интерес к судьбе России, напряженные искания нравственной правоты исторического бытия представляют собой «нерв русской литературы», ее важнейшую национальную черту, позволяют ей создать художественный образ времени. Литературное творчество можно, таким образом, рассматривать как процесс постижения писателем смысла истории, как одну из возможностей созидания исторической истины: с одной стороны, художник создает картину мира, с другой стороны, он подвергает ее оценке и объяснению с помощью художественно-исторического анализа и синтеза. Важнейшей функцией исторической художественной литературы является формирование ценностного отношения к истории. Она может внести свой вклад в формирование исторического сознания читателя, который, воспринимая информацию, содержащуюся в художественном произведении, одновременно усваивает исторические сведения и определенную систему ценностей. Таким образом, при анализе проблем формирования массового исторического сознания необходимо учитывать содержательный, ценностный, интеллектуальный, эмоциональный ресурсы исторической художественной литературы.
Глава 2. Фантастика как образ будущего
§ 1. Жанровая природа фантастики
Фантастика занимает заметное место в современной литературе. История жанра фантастики, в том виде в котором мы его привыкли воспринимать, насчитывает двести лет. Толковый словарь русского языка С.Н. Ожегова и Н.Ю. Шведова определяет фантастику таким образом: «То, что основано на творческом воображении, на фантазии, художественном вымысле». Второе определение этого понятия согласно тому же источнику: «литературные произведения, изображающие вымышленные, чрезвычайные события». Энциклопедический словарь определяет фантастику как «литературный жанр - тип художественных произведений, в конкретных образах, что отражают вероятность научного проникновения в опережающее неопознанное художественное предположение».
Фантастическое произведение часто основывается на противопоставлении реального и вымышленного мира. Если речь идет о научной фантастике, то, как правило, этот вымышленный мир – это новое сообщество, которое существует на другой планете. Хотя возможны и другие варианты, например, автор может создать свой альтернативный мир, а не противопоставлять реальный и ирреальный миры. В фантастической литературе максимально аккумулируется как фантазия автора, так и фантазия читателя. В результате фантазирования, как автора, так и читателя рождается что-то фантастическое.
Эффект фантастики, достигается в результате соблюдения трех условий жанра. Во-первых, текст должен побудить читателя воспринимать мир персонажей как мир реальных людей, живущих и испытывать некоторые колебания между естественным и сверхъестественным объяснением изображаемых событий. Во-вторых, это колебание или сомнение может также использоваться персонажем - на этом уровне оно становится одним из тематических аспектов произведения. В-третьих, читатель может занять определенную позицию по отношению к тексту: он может отбросить как аллегорические, так и поэтические варианты толкования текста. Первое и третье условие активно формируют жанровую модель. Второе может не соблюдать