«Дон-Жуан" Дж.Г. Байрона: специфика образа на фоне литературной традиции

Введение

Со дня смерти Байрона в Миссолунги в 1824 году, интерес к его поэзии не только не падает, а неуклонно растет - как и оценка читателями и критиками его поистине титанической роли в истории мировой литературы. Но среди всего его обширного творческого наследия стоит особо выделить поэму «Дон Жуан» - последнее и величайшее из главных произведений лорда Байрона. Эта поэма по праву занимает свое место в рядах великих шедевров девятнадцатого века – таких, например, как «Фауст» Гете.
Имя дона Жуана давно стало нарицательным. Однако откуда взялось это «нарицательное» имя? – или, говоря более научно, как сформировалась в массовом сознании мифема «Дон Жуан»? Выяснить это необходимо в первую очередь потому, что сама специфика того образа дона Жуана, каким он представлен в поэме Байрона, определяется в первую очередь его несхожестью с образом традиционным, исторически сложившимся и «прижившимся».
Цель настоящей работы – проанализировать образ дон Жуана, а также своеобразие этого образа в поэме Байрона «Дон Жуан»
Объектом исследования выступает творчество Байрона.
Предмет исследования – образ Дон Жуана, как он представлен в этом творчестве.
Материалом послужил текст самой поэмы, а также научные монографии, диссертации, критические статьи и публикации, посвященные этим произведениям.


Специфика образа байроновского Дон Жуана на фоне литературной традиции
Сегодняшний читатель уже приучен (не только постмодернистскими авторами, но даже и массовой литературой) ко всяческим экспериментам с традиционными образами и мотивами, - однако во времена, когда творил Байрон, почтение к традиции само по себе было почтенной традицией, и чтобы преступить через нее, требовалось немалое мужество. Которое лорд Байрон и продемонстрировал в очередной раз.
Итак, дон Жуан, легендарный распутник. Этот персонаж присутствует в легендах многих народов, но обычно зарождение мифемы связывают с Испанией. В соответствии с испанской легендой, в разгар своей «карьеры развратника» дон Жуан соблазнил дочь командора Севильи и убил ее отца на дуэли. Когда он позже посещает могилу своей жертвы и издевательски приглашает к себе на ужин водруженную на могиле статую командора, каменная статуя оживает и сталкивает негодяя прямо в ад.
Легенда, вероятно, имеет два источника: «реальный» и собственно-легендарный, мифический. Так, принято считать, что прототипом легендарного дона Хуана являлась историческая личность, действительно жившая в Севилье около XIV века, - знатный испанский дворянин по имени Хуан Тенорио. Вторым возможным «реальным» источником называют историю другого севильского гранда, дона Хуана (в других версиях Мигеля) де Маранья.
Однако классик российского литературоведения А.Н. Веселовский еще в XIX веке отстаивал теорию, согласно которой данная мифема сформировалась под влиянием более ранних фольклорных мотивов. Сегодня этот подход считается общепризнанным. «Легенда эта фольклорного происхождения: в основе ее лежит рассказ о смельчаке, пригласившего себе на ужин статую покойника и поплатившегося за это жизнью» . В.В. Онорин утверждает: «…истоки образа Дон Жуана, безусловно, глубже [приведенных легенд], они восходят к мифологическому трикстеру, противостоящему демиургу. Его наследниками являются и авантюрный герой средневекового рыцарского романа, и плут пикарески, в той его разновидности благородного плута поневоле, который сложился в европейском романе к концу XVII в.»
Фольклорный и литературный: мотив «продажа души дьяволу» также был весьма востребован во все времена и в разных странах. Не считая даже гениального «Фауста» Гете, эта тема была представлена во множестве источников (в том числе послуживших источниками для Гете). Самой ранней легендой о подобных сделках считают легенду о Феофиле из Аданы – священнике, подписавшем кровью договор с дьяволом.
В русской литературе сюжет был весьма популярен начиная с XVII в.; в «Повести о Горе и Злосчастии», например, Зло, «излукавившись», заявляется к герою во сне в облике Архангела Гавриила и уговаривает его совершать подлости

. Особую известность заслужила «Повесть о Савве Грудцыне». Вот ее сюжет: Савва Грудцын, купеческий сын, соблазнен замужней женщиной; сначала она «присушила» Савву любовным зельем, а потом отвергла. Страдающий Савва готов на все, чтобы ее вернуть, — готов даже погубить душу. «Аз бы послужил диаволу», — думает он. Тут подле него и появляется «мнимый брат», бес, затем всюду его сопровождающий, которому Савве пришлось дать «рукописание»— договор о продаже души.
Интересно, однако, что этот мотив очень часто оказывается связан с мотивом духовного и нравственного очищения и возрождения, как в легенде о Маранье. Так, Феофил Аданский потому и зовется Феофилом Раскаявшимся (а католической церковью даже канонизирован как святой), что в конце жизни покаялся в своем страшном грехе и испросил прощение. «Повесть о Горе и Злосчастии» имеет весьма многозначительный подзаголовок: «Как Горе-Злочастие довело молодца во иноческий чин», и действительно: ее злополучный герой в итоге обращается к Богу и становится монахом. Савва Грудцын, герой одноименной повести, «кается, дает обет стать монахом и вымаливает у богородицы прощение: в церкви, куда принесли больного Савву, роковое «богоотметное писание» падает сверху. Оно «заглажено», это чистая бумага. Значит, договор не действителен, и дьявол теряет власть над душой Саввы. Герой выздоравливает и постригается в Чудовом монастыре». У пантеиста Гете душа Фауста похищена у Мефистофеля ангелами и унесена на небо. Пушкинского дона Гуана обращает к добродетели обретенная любовь: «Вас полюбя, люблю я добродетель», - признается он донне Анне. Герой Пушкина погибает – но в момент, когда должно совершиться чудо преображения: «Мне кажется, я весь переродился…»
На этом моменте стоит сделать особый акцент. Фактически, мы видим здесь «синтез» мотивов, по видимости противоположных, из двух различных финалов легенды о доне Хуане: его «сошествие в ад» (мотив, в котором большинство литературоведов и культурологов видят аспект мотива более общего – «духовного кризиса», круто разворачивающего жизнь и судьбу персонажа) и «духовного возрождения», венчающего этот кризис. Говоря схематически, при таком подходе дон Хуан И попадает в преисподнюю (как Хуан Теонрио), И возрождается нравственно и духовно (как Хуан де Маранья), пройдя метафорически круги ада и очистившись метафорическим адским огнем…
Первой среди литературных и театральных обработок старинной народной легенды о знатном сладострастнике считается пьеса испанского драматурга ХVII века Тирсо де Молина «Севильский обманщик»; потом были уже и более знаменитые: «Дон Жуан» Мольера (1665); одноименная опера Моцарта (1787); «Дон Хуан де Маранья, или падение ангела» Александра Дюма-отца (1836) и пр. Эта легенда веками очаровывала Европу, уже в прошлом столетии побуждая таких крупных мыслителей, как Кьеркегор и Камю, предаваться философским размышлениям о характере ее героя. Весомый вклад в разработку темы внесла и русская литература, в том числе и в особенности поэзия Серебряного века - Гумилев, Северянин, Цветаева и др. До сих пор речь шла только о европейских и евразийских (российских) источниках; однако можно предположить и более широкий ареал распространения мотива «знатного обольстителя». Так, в статье, посвященной мифеме «Дон Жуан» в раннесоветской «Литературной энциклопедии», приводится любопытный пример из японской литературы: «За несколько веков до появления Дона-Жуана в европейской литературе, за много тысяч верст от Испании, японская принцесса, известная под псевдонимом Мурасаки Сикибу [X в.], написала роман «Гэндзи-моногатари»… Гэндзи — сын императора — японский Дон-Жуан, смелый, всегда стремящийся к приключениям соблазнитель… Своим непостоянством он сходен с испанским собратом