Взгляды Вэнь-Ди сквозь призму древнекитайской философии

В главе 121 «Исторических записок» Сыма Цянь сообщает следующее о взглядах императора Вэнь-ди: «при Сяо Вэне [учёных-конфуцианцев] мало-помалу стали использовать, однако Сяо Вэнь-ди в основном увлекался учением [Шэнь Бу-хая] синмин». Необходимо подробнее остановиться на этом отрывке.
Шэнь Бу-хая обычно относят к мыслителям-легистам, но на деле его учение следовало бы назвать синкретическим, поскольку оно вобрало в себя элементы конфуцианства и даосизма (в антологии древнекитайских философских текстов «Из книг мудрецов» отрывок из его трактата помещён именно в раздел работ представителей даосизма). Авторы «Духовной культуры Китая» следующим образом описывают конфуцианско-даосский аспект учения Шэнь Бу-хая: «необходимо, чтобы “чередование имен соответствовало реальности”, т.е. термин син объяснялся через понятие ши – “реальность”, “конкретность”. Т.о. станет возможным “указывать [путь] Поднебесной [посредством] недеяния (у вэй)”». С одной стороны, Шэнь Бу-хай пользуется конфуцианской идеей исправления имён; с другой стороны, он обращается к даосской концепции недеяния. Таким образом, Вэнь-ди увлекается весьма синкретическим учением в эпоху возрастающего синкретизма конфуцианства.
Весьма интересно, что Вэнь-ди прямо цитирует Шэнь Бу-хая в ранее упомянутой речи правителя по поводу солнечного затмения в 178 г., когда утверждает, что высшие сановники подобны его рукам и ногам. Л.С. Васильев приводит следующий фрагмент труда Шэнь Бу-хая: «Мудрый правитель – это тело, чиновники – его руки».
По всей вероятности, легизм оказал наименьшее влияние на императора Вэнь-ди. Как можно видеть из анализа его взглядов и политической программы, его деятельность была направлена не на закрепление и распространение наказаний, а на их смягчение и отмену. Более того, Вэнь-ди явно не соблюдается принцип тяжёлого наказания за малый проступок, что, в частности, видно из эпизода с чиновниками-казнокрадами

. Наконец, в самом трактате Сыма Цяна в уста советника Вэнь-ди вкладывается чуть ли не противоположная этой легистской идее мысль: «если при наличии сейчас такого закона утяжелять наказания, то население не будет серьезно относиться к законам… Если хотя бы однажды, применяя закон, тяжело наказать за легкие проступки, откуда тогда народ будет знать, как поступать?». В то же время нельзя не отметить то, что Вэнь-ди вовсе не стремится отменить сами законы и заменить их на конфуцианский ритуал или даосскую естественность недеяния. К тому же, когда Вэнь-ди в приступе ярости требует назначить смертную казнь для человека, который украл кольцо, или для человека, который напугал императорских лошадей, он следует легистской доктрине сурового наказания за малую провинность – но тот факт, что он действует под влиянием эмоций и не в соответствии с текущими законами, противоречит легизму.
Вероятно, важность, которую Вэнь-ди придавал земледелию, также проистекает из легизма. Связь эту, однако, не стоит преувеличивать: Китай всегда был прежде всего земледельческой державой, и многие другие мыслители обращались к земледелию (стоит, например, вспомнить концепцию конфуцианца Мэн-цзы о колодезных полях, особой форме общинной обработки земель). Кроме того, у Вэнь-ди земледелие не служит в качестве экономической базы для формирования сильной армии.
Гораздо больше Вэнь-ди позаимствовал от конфуцианства. Это и уважение к древности и классическим произведениям (например, в главе 10 император цитирует «Книгу песен», один из трактатов конфуцианского «Пятикнижия»), и уважение к чиновничьему аппарату, и пиетет, который император испытывает к ритуалам (что, в частности, проявилось на третьем периоде правления Вэнь-ди)