Образ повествователя через представленные им образы окружающих и описание их быта

Анализ глав книги Нины Берберовой, посвященных Парижу, оказывает, что перечисленные Е.А. Земской факторы, кроме последнего («личность говорящего»), у представителей эмиграции первой волны, о которых Нина Берберова пишет в главе «Соль земли» совпадают в общих чертах: они покинули Россию по одной и той же причине, язык их родителей и языковая среда, в которой прошло их детство, совпадают, у всех профессия связана с русским языком. Различается уровень образования — этот признак отмечает и Нина Берберова, разделяя представителей «старшего» поколения, покинувших Россию уже состоявшимися литераторами, и «младших», которые не успели получить образование в России, и их литературные принципы и язык формировались уже в эмиграции.
Первые портреты, представленные в главе, - портреты Дм. С. Мережковского и З.Н. Гиппиус. Н. Берберова описывает их вход в гостиную как торжественный «открылась дверь, распахнулись обе половинки, и они вступили в комнату. За ними внесли два стула, и они сели». Торжественность подчеркивается словами «распахнулись» обе половинки двери, - так распахиваются двери перед особо важными гостями, они не вошли, а «вступили». Вас. Ал. Маклаков, читавший свои воспоминания о Л. Толстом, «остановился на полуфразе, выждал, пока закрылись двери», «Все головы повернулись к вошедшим. Винавер .. привстал, затем опять сел. По всей гостиной прошло какое-то едва заметное движение. ... на несколько минут какая-то почтительность повисла в воздухе». Возможно, они специально несколько опоздали, чтобы привлечь к себе внимание. Возможно, другие в этом ничего торжественного не увидели, а были раздражены тем, что опоздавшие нарушили чтение, Вас. Ал. Маклаков остановился, чтобы не читать при открытых дверях, а Винавер привстал как хозяин дома, приветствуя кого-либо из гостей. Но для автора, что чувствуется в описаниях пары, это были авторитетные, уважаемые, люди: «Кто они? - подумала я». Когда Н. Берберова догадалась, кто это, её «ударило ответом». Узнав Мережковского, она поняла, что «рыжеватая дама», которой на вид «лет сорок пять», - почти шестидесятилетняя Гиппиус.
В 1919 году, приехав в Париж, они общались с французскими литераторами, придерживающимися левых взглядов ( «с Ренье, с Бурже, с Франсом», - Берберова называет их без инициалов), потом их перестали приглашать, поскольку Мережковский, по словам Гиппиус, «бестактно ругал большевиков».
Мережковский: «господин с бородкой, маленького роста… на вид лет шестьдесят», картавит. Позже, на могиле Мережковского, когда она читала надпись на памятнике «"Да приидет Царствие Твое!"», ей слышался «его голос, слегка картавящий на обоих "р"». Н. Берберова пишет о характерном контрасте Мережковского: «Он был агрессивен и печален. ... Он редко смеялся и даже улыбался не часто, а когда рассказывал смешные истории ... то рассказывал их вполне серьезно». Отличительной чертой его «физического облика» была чистота «было в нем сухое и чистое... от него приятно пахло, какая-то телесная аккуратность и физическая легкость были ему свойственны, чувствовалось, что все вещи - от гребешка до карандаша - у него всегда чистые, и не потому, что он за ними следит, а потому, что ни к нему, ни к ним не пристают пылинки».
Н. Берберова пишет о своем благоговейном отношении к Д.С. Мережковскому: «сколько раз мне,... хотелось поцеловать Д.С. руку, когда я слушала его, говорящего с эстрады...», но тут же иронизирует: «... собственно, всегда на одну и ту же тему..», продолжает: «но трогающего, задевающего десятки вопросов и как-то особенно тревожно, экзистенциально ищущего ответов», и тут же: «конечно, никогда их не находя».
Шестидесятилетняя Зинаида Гиппиус поражала молодую Н. Берберову. В описаниях этой женины чувствуется восторженное удивление, почтительность, даже зависть к красивой старости. «Положив ногу на ногу и закинув голову, слегка прикрывая веками свои близорукие глаза (ставшие к старости косыми), она играла лорнеткой», - это портрет элегантной женщины, которой позволено к «темно-рыжим волосам» носить розовое.
Капризный скрипучий голос, элегантность, «наперсток на узком пальце», «тонкие папироски», «запах духов и табака», «тяжелые волосы», уложенные в «сложную прическу», наигранная беспомощность («Где мои кусочки?.. Где моя булочка?.. Где моя чашка?»), «настоящая она, укрывалась иронией, капризами, интригами, манерностью от настоящей жизни вокруг и в себе самой»; «то, что в другой женщине могло бы показался странным, у нее делалось частью ее самой»; «шелковый, полупрозрачный шарф струился вокруг ее шеи», руки «сухи и безличны», маленькие, худые, ногти не накрашены; она «всегда одевалась коротко», потому что ноги её «были стройны, как ноги молодой женщины прошлых времен»; и в соответствии с этим «у нее были старые драгоценности, цепочки и подвески, и иногда ... она появлялась с длинной изумрудной слезой, висевшей на лбу на узкой цепочке между бровями». Это врезалось в память Н. Берберовой, и в воспоминаниях, описывая Гиппиус, она делает вывод, который, скорее всего, не делала тогда: Гиппиус «несомненно искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность

. Внутри она не была спокойна. И она не была женщиной». Стройность ног Зинаиды Гиппиус подчеркивается, и когда во время отпевания Мережковского «она стояла, покачиваясь от слабости на стройных ногах».
Мережковский и Гиппиус разделяли пространство и людей на «здесь» и «там», на свободу и Россию. Свобода важнее, поэтому они «здесь», но на вопрос Мережковского «что мне без России делать с этой свободой?», Гиппиус не находит ответа и ищет что-то «слегка ироническое, чтобы в воздухе не оставалось этой тяжести и печали».
В 1928 году Н. Берберова летом гостила у Мережковского и Гиппиус в Торране, в Приморских Альпах. Во время прогулки Мережковский, увидев в ручье водяных пауков воскликнул: «Зина! Они против течения! Они совсем, как мы с тобой!» и, любуясь раскрывающимися в горах красотами, вспоминал Лугу.
Описывая похороны З. Гиппиус, Н. Берберова представляет себя повзрослевшей с начала знакомства с ней и Мережковским. На похоронах Н. Берберова вспоминает их уже не торжественными и загадочными, а обыденными, немного смешными и домашними: «они идут гулять в Булонский лес», на ней «потертая меховая шуба рыжего меха, красная или розовая шляпа, - как она любила эти тона, от розового до кирпичного, от ярко-красного до темно-рыжего!», он «в длинной (еще, вероятно, российской) бобровой шубе и бобровой шапочке, все меньше ростом с каждым годом, он берет ее под руку (и кто за кого держится — неизвестно)».
Очевидно, что Н. Берберову удивляло, что при всех семейных странностях в семье Мережковских, они ни на день не расставались в течение пятидесяти двух лет и не могли жить один без другого. После смерти Мережвковского «пошла на убыль ее умственная сила». В гробу она лежала «маленькая и сморщенная».
Гиппиус относилась к Берберовой с интересом, она своей молодостью напоминала ей о Петербурге. Но на вопросы о детстве Берберова не любила отвечать, поскольку «больше любила слушать. И тогда говорила она. И какая-то смутная тайна чувствовалась в ней, тайна, дававшая ей всю ее своеобразность, и гамма, дававшая ей все ее страдание».
Позже Берберова понимает, что вопросы Гиппиус задавала, ожидая смущения, но смутить её было сложно. Она чувствовала умышленную игру в этих вопросах, заданных «чтобы узнать у меня не ответ на загадку, а узнать меня самое. Допрос. Она часто удивляется мне, моей прямоте, бесстрашию, откровенности, тому, что я так много "принимаю" в жизни, и тому, что совершенно перестала смущаться и ее, и Д.С.».
Гиппиус посвящала Берберовой стихи, первое из которых называется «Вечная женственность». Берберова не отмечает, а может быть, не поняла, что стихотворение перекликается уже самим названием с анализируемой Д. Мережковским, В. Соловьевым и другими русскими философами почти мистической и непонятной заключительной фразе Гёте из «Фауста»: «Das ewig weibliche ziht uns hinan». «Вечная женственность поднимает нас к ней [истине]».
Посвященные стихи показали «неожиданную нежность ее ко мне и тронули меня».
Гиппиус, что отмечает Беберова, резюмируя свое повествование о ней, всегда стремилась «удивлять» и «поражать» окружающих: «посмотрите на меня, какая я, ни на кого не похожая, особенная, удивительная...». Возможно, тяга З. Гиппиус к розовому цвету также была связана с Гёте — согласно его теории о цвете «Die weibliche Jugend halt auf Rosenfarb und Meergriin» (« Женская молодежь держится розового и голубого») [Месяц, 2012; с.372,372], ей же хотелось оставаться молодой в глазах окружающих, прежде всего, в глазах Мережковского, внимательно изучавшего творчество Гёте, и она сознательно навязывала окружающим своё сочетание с этим цветом молодости, который ей не шел и тем лучше запоминался как основная деталь её образа. Она продолжала казаться молодой до самой смерти Мережковского.
Она любила и стремилась властвовать над людьми и «превыше всего, любила эту "власть над душами", и все ее радости и мученья были, я думаю, связаны именно с этим властвованием», она смеялась над людьми, например, над неизвестным поэтом Штейгером, «над которым она расправляла свои черные крылья, чтобы ловчее клюнуть его; над редакторами журналов, нарастившими себе толстую кожу, у которых она отыскивала чувствительные места, чтобы до крови царапнуть их». И забавлялась этим.
Ей была забавна «пленительная, старомодная примитивность Бунина», его «житейский, элементарный, двухмерный, бытовой ключ был ей смешон, а Д. С-чу скучен». Чьи это слова, Гиппиус ли или самой Н. Берберовой не объяснено, но приведены слова Мережковского «Мне Бунин скучен». Для Гиппиус Бунин забавен, «потому что если его нельзя переубедить или переделать, то его, во всяком случае, можно удивить», - это характеристика, данная Н. Берберовой и И.А. Бунину, и З. Гиппиус одновременно.
Как и в З. Гиппиус, так и в И.А. Бунине, Н. Берберова видит игру, стремление скрыть свою внутреннюю сущность от окружающих, своеобразную защиту: «грубость в словах, в поведении, грубость его интеллекта была отчасти прикрытием, камуфляжем… все его чванство..