Анализ драматургических приемов и инструментов в фильмах Звягинцева

2.1. «Возвращение»
Громкий дебют Андрея Звягинцева – картина «Возвращение – начинается с кадра, в котором – лишь прозрачная голубая вода. Но именно этот кадр с самого начала завораживает, притягивает взгляд, заставляет замереть у экрана. А потом мы видим кадр затонувшей лодки. И в этом – не только загадка, но и предвестие грядущей трагедии. Фильм и дальше притягивает взгляд невероятно красивыми, но сдержанными и лаконичными кадрами, снятыми на берегах Финского залива и Ладожского озера.
Как и все остальные работы Звягинцева, фильм «Возвращение» многослоен. Его первый слой – простой и обыденный. Два брата – Андрей и Иван – растут без отца, но, кажется, совершенно не страдают из-за этого. Гораздо важнее для них – самоутвердиться в глазах своих сверстников. У младшего, Ивана, это категорически не получается, поскольку он боится высоты, а от него требуют, чтобы он прыгнул в воду с вышки.
Одним из важнейших эпизодов фильма становится разговор Ивана с матерью, когда она, испуганная, находит любимого сыночка и уговаривает его по ступенькам спуститься вниз. Казалось бы, не происходит ничего особенного, но, благодаря этому эпизоду, зритель понимает, в какой атмосфере живут мальчики, 12 лет не видевшие отца, а в их возрасте – это практически означает: «никогда».
Итак, дети привыкли, что их любят, а они в ответ любят свою мать. Не зря они (или, по крайней мере, старший Андрей) потом будут хотеть полюбить и отца, но у них не получится, поскольку он не даст им ответного импульса: то ли потому, что сам не научился их любить, то ли потому, что считает недостойным мужчины проявлять свои чувства.
Режиссер стремится привлечь внимание к фильму разных категорий зрителей, возможно, поэтому делает это разными способами, употребляемыми параллельно. Зрителей-интеллектуалов заставляет задуматься о том, почему семейная фотография, на которой мальчики видят отца, лежит в альбоме графики Леонардо да Винчи, на странице с репродукцией «Жертвоприношения Авраама»

. А потом, задумавшись, напряженно ждать беды, которая, возможно, случится с одним из мальчиков. Однако еще до этого в фильме были и другие знаки – длинный, а затем резко исчезающий кадр с семейным очагом, который как будто резко погасили. Отец, спящий в позе мертвого Христа с картины Мантеньи. Семейный обед, на котором, по воле отца, даже детям наливают вино (правда, разбавленное). Этот обед – не всеми замечаемая метафора тайной вечери, где за одним столом с Христом находится Иуда.
Тех же, кто не обращает внимания на разбросанные по всему фильму знаки и символы, привлекает постоянно нарастающим напряжением между отцом и сыновьями и развивающимся параллельно почти детективным сюжетом. Оказывается, у отца есть еще какое-то дело, и неизвестно, отправился ли он на рыбалку затем, чтобы побыть с почти не помнящими его детьми, или дети – лишь благовидный предлог, чтобы добраться до заветной, давно зарытой в лесу коробки, о содержимом которой зрители так и не узнают. Кстати, еще один из приемов привлечения зрителя – игра на его любопытстве и надежде получить ответ на вопрос: что же было в коробке?
Выстраивая драматургию картины, режиссер очень точно рассчитывает психологические приемы воздействия на аудиторию. Отец, который, вроде бы тянется к своим сыновьям, неосознанно выстраивает между собой и ними стену. Мальчикам нужны любовь и понимание, а он, в своем стремлении воспитать из них «настоящих мужчин», приучить к самостоятельности, постоянно перегибает палку.
Самое сильное психологическое воздействие картина окажет на тех, кто рос с таким же по характеру отцом, считающим, что он испортит «ребенка», если проявит «мягкотелость», а в итоге – лишающим его необходимой любви и ласки. Ведь даже Андрей, с самого начала готовый принять и полюбить отца, после того, как тот поднимает на него руку, взрывается ненавистью и нежеланием жить, чтобы и дальше длить эту муку. Сердобольный зритель замрет здесь от жалости, а тот, кто испытывал в детстве нечто подобно, – ощутит неприятный укол воспоминания о том, о чем ему хотелось забыть.
Впрочем, режиссер не хочет, чтобы его возвышенную притчу переводили в бытовой пласт, и постоянно заставляет зрителя разгадывать загадки