«Обиды историка» по книге воспоминания Гуревича

Арон Яковлевич Гуревич - выдающийся советский и российский историк-медиевист. Круг его интересов был чрезвычайно широк, однако главным предметом исторических исследований всегда оставался внутренний мир средневекового человека. Для исторической науки представляют большую ценность воспоминания этого учёного, в которых отразилась история развития советской исторической науки на протяжении второй половины XX века.
В книге «История историка» можно обнаружить как рассуждения об общих закономерностях исторической науки, так и воспоминания о конкретных трудностях, с которыми приходилось сталкиваться учёному, чьи подходы к историческому процессу отличались от общепринятых марксистских. Основой книги стали воспоминания Гуревича, которые он надиктовал уже в начале XXI века. Однако одновременно с этим использовались и отрывки из воспоминаний историка от 1973 года, что позволяет сравнить оценки, которые давались автором в различные эпохи.
В рамках данной работы хотелось бы остановиться более подробно на описании тех проблем, с которыми сталкивался советский исследователь, своеобразных «обидах историка», вынужденного подстраиваться порой под существующую идеологическую систему или не иметь возможности высказать открыто свои взгляды.
При этом, конечно, нельзя сказать, что воспоминания Гуревича посвящены именно обидам и представляются своеобразную жалобу на жизнь. Автор, по большей части, говорит именно об особенностях исторического процесса, о возможности людей к познанию истории. Даже рассказывая об обстоятельствах своей жизни, Гуревич соотносит их с любимой его темой – средневековой личностью, рассуждая о биографиях Петрарки, Абеляра и прочих средневековых деятелей.
Для историка наиболее важным стал период второй половины 1960-х – начала 1970-х годов. Именно в это время выходят в свет наиболее известные монографии автора. При этом сам Гуревич одной из самых выдающихся своих заслуг считал опубликование в СССР книги французского историка Марка Блока «Апология истории». При этом он рассказывал читателю, с каким трудностями ему пришлось столкнуться, чтобы получить разрешение на издание книги. От Гуревича ждали критики М. Блока сточки зрения марксистского подхода. Однако ему удалось аргументировать свой отказ. Автор приводил свидетельства того, что выпуск этой некоторыми из советских идеологов мог рассматриваться как важная политическая ошибка.
При этом Гуревич старался во всём видеть и свои положительные стороны. То, что написанные книги далеко не всегда могли сразу же быть выпущенными, позволяло более тщательно подготовить текст, избежать многих ошибок, вызванных торопливостью. Именно в это время с Гуревичем происходило то, что сам он называл «реконструкцией историка». Ему приходилось отказываться от многих устаревших и неверных подходов, стремиться к новому, продолжать постоянно обучаться.
С концом хрущёвской оттепели процесс похолодания наступал и в исторической науке. Гуревич писал о том, что против его и других историков структуралистов развернулось настоящее «наступление». Гуревич уже в то время старался донести до читателя, что история не может быть историей объектов, а обязательно должна сосредотачиваться на личностях людей. Автор говорит о том, что история это всегда конкретно-историческая индивидуальность. Историю нельзя сводить к упрощённой и абстрактной схеме, что зачастую происходило в учебниках и, в свою очередь, отталкивало от данной науки учащихся школ и университетов.
Историк писал, что необходимо отрешиться от представлений, что история должна быть не только объективной, но и беспристрастной. По мнению Гуревича, без увлечённости, без собственной оценочной позиции историк не может надеяться на достижение положительных результатов при исследовании.
Гуревич вспоминает о том, что ему пришлось застать эпоху, в которой глубокий интерес к истории не был характерен для общества

. Занятия этой наукой не считались чем-то важным. Автор объясняет это тем, что историки вынуждены были ориентироваться при написании собственных трудов на реакцию либо собственного начальства, либо, в лучшем случае, на достаточно узкий круг коллег. Гуревич объясняет это тем, что в советскую эпоху не существовало отлаженной «обратной связи» между историками и читательской аудиторией. Историк не мог ориентироваться на общественное мнение, потому, что этого мнения, как значимого явления, для него не существовало.
Хотя Гуревич рассказывает преимущественно о советском периоде, он считает, что его негативные последствия во многом не были преодолены. Он полагает, что и сейчас в большинстве случаев при обучении историки сталкиваются с устаревшими концепциями и взглядами. Гуревич вспоминал, что уже в 1960-ые годы пытался писать о том, что невозможно говорить о единственно верной исторической истине. Плюрализм при истолковании исторических явлений должен рассматриваться как нечто вполне естественное.
Автор рассказывает о своём знакомстве с работами знаменитой Школы «Анналов». Большое впечатление на автора произвела его первая поездка за границу. Хотя это был визит в Польшу, которая на тот момент являлась страной социалистического лагеря, Гуревич не мог не отметить гораздо большую степень идеологической свободы, которая касалась и возможности ставить острые вопросы в исторической сфере.
При этом у себя на родине Гуревич вынужден был сталкиваться с тем, что даже те люди, которые являлись его единомышленниками, должны были не афишировать свои взгляды. По выражению самого автора, «все мои работы были на некой грани подзапретности или во всяком случае сомнительности». Однако это не мешало уверенности автора в том, что он находится на правильном пути, подтверждением чего могла стать высокая оценка идей Гуревича со стороны зарубежных коллег.
Гуревич рассказывал о том, какие исследования произвели на него наибольшее впечатление. Причём среди этих работ были как труды зарубежных исследователей, так и советских. Весьма похвально отзывался Гуревич о работах М. Бахтина, хотя это не означало и отсутствия обоснованной критики. В частности, Гуревич призывал с осторожностью относиться к идее о существовании развитой карнавальной культуры в Средневековье, что не находит подтверждения в источниках.
Именно в советский период у Гуревича сложилось убеждение о том, что необходимым условием продуктивной работы историка является представление о той аудитории, к которой он обращается. Невозможно заниматься историей в полном отрыве от окружающей действительности. Конечно, некоторые специфические работы могут адресоваться преимущественно коллегам, являться своеобразной полемикой с ними. Однако, говоря о наиболее важных своих работах, Гуревич признавал, что не видел смысла в обращении к медиевистам СССР более старшего поколения. Ему были хорошо знакомы их взгляды и идеологические установки, что позволило полагать – «искать с ними общий язык не имело смысла». Гуревич не считал нужным подлаживаться под чужие взгляды и говорить не на собственном языке, а на том, который предлагался советской исторической наукой в качестве обязательного.
Автор считал, что в данном случае не стоит идти на компромиссы, а чётко обозначить расхождения. По мнению автора, «ученому надлежит четко обозначать свои позиции и не идти ни на какие компромиссы, если только они не диктуются научными соображениями».
Гуревич с большой благодарностью отзывается о своей аудитории, которая преимущественно состояла из студентов, аспирантов, молодых учёных. Он старался показать им, что помимо средневековья советских учебников существуют и «другие» средние века, которые гораздо боле интересны и наполнены жизнью, чем абстрактные схемы