Специфика языка и стиля в произведении А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ»

А.И. Солженицын по праву удостоился звания (пусть неофициального) «живого классика» не только отечественной, но и мировой литературы. Книги, созданные писателем, читательская аудитория, критики, рецензенты и литературоведы по всему миру воспринимают в качестве первоклассных феноменов мирового искусств и мировой культуры в целом. Безусловно, среди читателей существуют самые разнообразные мнения по поводу творческого наследия Солженицын – однако, и это тоже безусловно, оно уже прочно вошло в общекультурное наследие всего человечества и будет еще очень долго вызывать повышенный интерес.
Было бы грубой ошибкой сосредоточить внимание исключительно на «документальной», публицистической в своей основе составляющей творчества Солженицына, недооценивая те мощные художественные средств, которыми он располагает как писатель – и в других своих книгах, и, может быть, особенно в «Архипелаге ГУЛАГ». Именно полижанровость «Архипелага» выступает как один из факторов, позволяющих автору продемонстрировать виртуозное владение русским языком, его богатство и разнообразие, по большому счету - его уникальность.
Обращает на себя особое внимание четкость, жесткость, отточенность, даже хлесткость чеканных формулировок «Архипелага ГУЛАГ», их меткость и афористичность, звучность и нетривиальность его эпитетов (напр., «ревучий рабочий день», «злокачественная жизнь» Архипелага, «кошмарно-грозные дела», «сильнокрылая мысль ХХ века» и т.п.).
«Язык Солженицына непринужденно меняется в зависимости от того, о чем повествуется. Словесная ткань его творений – симфония, пожалуй, не имеющая аналогов» [Кублановский 2008: 4].
Одно из важнейших достижений прозы Солженицына – ее вклад в сохранение богатств русского языка – не только общеупотребительной лексики, но в том числе достаточно редко или почти не встречающейся в литературе. Солженицын не только «пользуется» русским языком при написании своих произведений – он его «расширяет»: вновь вводит в оборот забытые слов и их сочетания, составляет собственные неологизмы, «выворачивает наизнанку» привычные слова, обнаруживая в них или же придавая им совершенно новые, неожиданные смыслы и значения. Для наглядности, например, вспомним опять новое «переносное» значение, которые придал Солженицын словам «архипелаг», «остров», «канализация», «поток» (осужденных и заключенных), «косяк» и «прилив» (в том же значении, что и «поток») или «эпидемия» («арестные эпидемии»),
«Язык, генерируемый литературной личностью А.И. Солженицына, –предмет восхищения одних и возмущения других: среди них есть обычныечитатели, есть и литературоведы, лингвисты. Солженицын никого не оставляет равнодушным. Да и как бы мог писатель осуществить задуманное,не владей он таким языком?» - риторически вопрошает Т.В. Киреева, противопоставляя языку Солженицына «язык сталинскойэпохи, немой, безликий, жестокий, грязный, как длинный заплеванный коридор, равно оскорбляющий как говорящих, так и слушающих…» [Киреева 2008: 87] В рамках прозы Солженицына сохраняется не только, так сказать, «буква», но и «дух» народной культуры и народной речи, сконцентрированный в том числе в огромном количестве используемых автором пословиц, поговорок, всяческих присказок и т.д.– притом что большей частью эти пословицы и поговорки, «и подслушанные, и из неразлучного с Солженицыным Даля, и сложенные к месту», которые «с нарастанием просквоживают текст» [Роднянская 2013: 340], как правило, не относятся к числу распространенных и широко известных. (Приведем здесь только малую часть:
«Позавидовала кошка собачьему житью!»
«… неисповедимы пути Господа»
«и горького не до веку и сладкого не дополн»а.
«Кто старое помянет – тому глаз вон!» [Однако доканчивает пословица: «А кто забудет – тому два!»]
«… на нет и суда нет, [а есть Особое Совещание]».
«Доброму и сухарь на здоровье, а злому и мясное не впрок.
«Воля портит, неволя учит».
«не радуйся нашедши, не плачь потеряв».)
Сама авторская речь Солженицына порой не менее афористична, особенно в эпизодах с выраженным философским уклоном. По меткому замечанию А.М. Хусиханова, здесь афоризмом кажется чуть не каждая фраза, и если бы не такой колоссальный объем, всю эпопею давно бы уже, как говорится, «растаскали на цитаты» [ Хусиханов 2017: 59]:
«После побед хочется еще побед, после поражения хочется свободы».
«Не гонитесь за призрачным – за имуществом, за званиями: это наживается нервами десятилетий, а конфискуется в одну ночь. Живите с ровным превосходством над жизнью – не пугайтесь беды и не томитесь по счастью».
«Человек, внутренне не подготовленный к насилию, всегда слабей насильника».
«Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых существ».
«Даже самые ёмкие из нас способны объять лишь ту часть правды, в которую ткнулись собственным рылом».
«если надо не жить для того, чтобы жить, — то и зачем тогда?…»
Используется также прием, который П

. Спиваковский обозначил как «парономастические коннотации» (от греческого ономастикэ – искусство нарекания имен), приводя следующие очень яркие примеры из «Архипелага ГУЛАГ»: к слову «острог» автор выстраивает целый ассоциативный ряд, в котором присутствуют «строгость», «острога», «остротá», «осторожность», даже «рог»; или, например, когда в тесте встречается имя Вышинского (недоброй памяти генеральный прокурор СССР, вошедший в историю жестокостью и произволом), Андрей Януарьевич, иронично замечет: «так и хочется обмолвиться Ягуарьевич» [Спиваковский 2000: 25].
Солженицын даже собственноручно составил знаменитый «Русский словарь языкового расширения», который весьма активно рекомендовал к внимательному прочтению Дмитрий Сергеевич Лихачев. Именно Лихчев одним из главных литературно-художественных достижений писателя одним из первых признал его богатейший и многообразнейший русский язык.
Можно упомянуть и еще один, более специфический словарь, составленный Солженицыным, - «Краткий словарь лагерного языка», которым он сопроводил сочиненную им пьесу «Олень и шалашовка».
В «Архипелаге ГУЛАГ» лагерного жаргона тоже, конечно, хватает. Иногда зэковские арготизмы даются даже без пояснений (напр., о молодом заключенном: «по лагерным понятиям ещё и небитый фрей»). Еще чаще встречаются жаргонизмы, значение которых «перевода» особенно и не требует – уже в то время читатели в стране, в которой сотни и миллионы человек имели тюремный и/или лагерный опыт, достаточно хорошо понимали о чем речь: шмонать (обыскивать), комиссовки, помиловки, пайка, «лагерные придурки» (зэки, занимающие административные должности), сексоты (секретные сотрудники, или «стукачи»), «десятка» или «червонец» (осуждение на десятилетний срок), «четвертная» (осуждение на двадцатипятилетний срок), тюрзак (тюремное заключение) и т.д.
Велика частотность существительных с приставкой «спец» (спецконвой, спецнарял, спецнарядник и др.), а также «официальных» аббревиатур: ТОН (тюрьма особого назначения), ОСО (Особое Cовещание), ШИзо, БУРы, ЗУРы и др.
И язык, и стиль повествования во многом определяются его характером как «исследования» (как заявлено в подзаголовке к роману: с одной стороны, стремлением к достоверности и глубокому анализу описываемых явлений, с другой – определенным уровнем пародийности. Пародируются при этом язык и стиль «настоящих» научных исследований. Это может напоминать «Войну с саламандрами» Карла Чапека, его знаменитую сатиру, высмеивающую фашистскую идеологию. Имеются, конечно, и существенный вымысел: чапековский сюжет полностью вымышлен, Солженицын в «Архипелаге» вымысла избегает; «исследование» Чапека носит «биологический» характер (эволюция человекообразных саламандр), Солженицына – «этнографический» (исследование условий жизни, труда и быт «нации» зэков): напр., ««туземцы» (обитатели Архипелага), а одна из глав так и озаглавлен – «Зэки как нация. (Этнографический очерк Фан Фаныча)».
С комической серьезностью заявляется: «В этом очерке, если ничто не помешает, мы намерены сделать важное научное открытие. При развитии своей гипотезы мы бы никак не хотели прийти в противоречие с Передовым Учением. Автор этих строк, влекомый загадочностью туземного племени, населяющего Архипелаг, предпринял туда длительную научную командировку и собрал обильный материал…»  [Солженицын 1989:67.]
(Правда, все-таки перед изложением очередной «научной гипотезы» автор честно предупреждает: «выскажу поверхностное оценочное предположение…»)
Главу «Зэки как нация» А.В. Сафронов называет «комической и пародийной» [Сафронов 2012: 49]. Здесь очень уместно вспомнить еще одну особенность стиля Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГ» - тонкий юмор. Несмотря на высокий градус общего трагизм излагаемого материала, юмор здесь практически повсеместен. Конечно, с мягким, лирическим юмором мы встретимся нечасто (опять же в связи с общим трагизмом) – зато ирония, сарказм, гротеск представлены практически на каждой странице, если не в каждом абзаце «Архипелага». Как говорит сам автор в главе «Музы ГУЛАГа»: «я разрешу себе немного позабавить терпеливого читателя этой невеселой книги…» [Солженицын 1989:.111]
Это может касаться любой поднимаемой им темы. Повествует ли автор о «рождении» ГУЛАГа – тот рождается у него под перстами гомеровской «розовоперстой Эос», или римской Авроры: имеется в виду выстрел крейсер «Аврора», положивший начало революции – и ГУЛАГу